Баронесса Настя - Иван Дроздов

Заворожённая, стояла Кейда у иллюминатора, слушала шум моря и смотрела в ночь. Потом она включила бра и на туалетном столике увидела листок, оставленный Робертом. Кроме номера каюты и телефона, там убористым и красивым почерком было что–то написано. Кейда читала: «Клянусь во имя Верховного Строителя всех миров никогда и никому не открывать без приказания от ордена тайн, знаков, прикосновений, слов, доктрин и обычаев. И хранить о них вечное молчание. Обещаю и клянусь ни в чём не изменять ему ни пером, ни знаком, ни словом, ни телодвижением, а также никому не передавать о нём ни для рассказа, ни для письма, ни для печати или всякого друг ого изображения, и никогда не разглашать того, что мне теперь уже известно и что может быть вверено впоследствии. Если я не сдержу этой клятвы, то обязуюсь подвергнуться следующему наказанию: да сожгут и испепелят мне уста раскалённым железом, да отсекут мне руку, да вырвут у меня изо рта язык, да перережут мне горло, да будет повещен мой труп посреди ложи при посвящении нового брата как предмет проклятия и ужаса, да сожгут его потом и да рассеют пепел по ветру, чтобы на земле не осталась ни следа, ни памяти изменника».

Ясно было, что это клятва — главный закон, по которому живут «братья». В комсомоле есть устав, в армии — устав и присяга, и здесь тоже «братья» и «сёстры» живут по уставу. Но вот когда она стала «сестрой»? Конечно же, в тот момент, когда раскрыла ящик с золотыми слитками и распорядилась ими, как своими. Где ж ей было тогда знать, что это и был момент, когда она упала на дно колодца,

Интересно: можно ли из него, выбраться?

Вопрос этот станет основным в её новой и пока ещё малопонятной для неё жизни.

На столике у кровати мягко изливала синий свет ночная лампа, каюта качалась, и глухие неясные звуки доносились то ли снизу, от машин, то ли от волн, метавшихся за бортом теплохода. Никогда раньше не плавала Кейда на кораблях, и никогда ей не приходила в голову фантазия о подобном таинственном путешествии. Куда она плывёт и зачем, и что ждёт её впереди, — ничего не ведомо, всё темно, всё покрыто мраком.

Впереди по курсу вычерчивались силуэты построек порта» а за ними сверкали белизной стен очертания громадного города. Это был Майами.

— Вы будете жить в Америке, на полуострове Флорида, в самом живописном уголке мира, — торжественно возвестил Роберт, подводя Кейду к позолоченным поручням носовой палубы,

— А вы? — простодушно спросила Кейда.

— Я буду с вами, всегда с вами, — сказал он, упирая на слово «всегда» и заглядывая сбоку в глаза собеседницы. Кейда смутилась: она жалела, что своим детским, невинным вопросом спровоцировала его на признание, которое, правда, было ей пока ещё непонятно.

Земля приближалась, и Кейда, испытывая невольное волнение перед встречей с новым миром, ни о чём больше не спрашивала спутника. За кормой теплохода вставало солнце, и океан загорался, всё яснее вырисовывался перед глазами залитый светом город.

Как всегда и везде, Роберта и его спутницу ждали. Рослые парни подхватили их чемоданы, растворили перед ними дверцы длинного, блестевшего чёрным лаком лимузина, сами быстро разместились в двух других автомобилях, и они тронулась.

На большой скорости машины мчались по великолепному шоссе. Справа, то приближаясь, то удаляясь, извивался берег, слева хаотически громоздились дома и улицы города.

Через час езды свернули от океана, пошли на подъём и вдруг выскочили на лысину холма, за которым на другом холме, в окружении пальм и деревьев с кронами в форме пламени свечи, неброско отсвечивал жёлтыми стенами невысокий, но обширный дом. Справа от него за деревьями блеснула полоска океана.

— Ну вот мы и дома.

Роберт галантно открыл дверцу автомобиля и подал руку Кейде.

Это был благословенный уголок земли, где не знали снега и холода. Два воздушных потока, уравновешивая друг друга, встречались здесь — тропическая жара юго–восточного уголка Америки и влажная свежесть океана.

Здесь зарождается и идёт по свету исполинский поток тёплого течения Гольфстрим. Невидимая гигантская река, повинуясь таинственным силам природы, устремляется отсюда в холодные районы земли, увлажняя и утепляя там климат.

Кейда знала из книг об этом дивном явлении природы, но конечно же не думала, что будет когда–нибудь жить у его истоков.

Из малоприметной двери в левом крыле дома вышла немолодая женщина, кивнула Роберту.

— С приездом, сэр!

— Баронесса Функ. Будет жить в нашем доме, — представил Роберт Кейду.

— Я знаю, — сказала женщина, — Меня зовут Мэри. Мисс Мэри.

Она повела гостью по коридору к лифту и поднялась вместе с ней на третий этаж.

— Этот лифт ваш. Только ваш, — известила она Кейду, и добавила: — И входная дверь, и ваши комната не запираются, Замков мы не держим.

Говорила строго, и так, будто она здесь была начальницей и все ей повиновались.

— Вот ваша комната, а там, — показала она на дверь, — спальня, Из неё вход в туалетную. Располагайтесь.

И, не взглянув Кейде в глаза, не вымолвив больше ни слова, удалилась, Кейда невольно вспомнила фрау Мозель и приём, учиненный ей семейством Функов, покачала головой. Впрочем, она решила ничему не удивляться.

Окна были закрыты, свет приглушён шторами. Настя раздёрнула их и настежь растворила окно. Ей открылся вид на океан, сиявший под солнцем расплавленным золотом. К берегу от дома тянулись ряды высоких деревьев, — они, как пики, вонзались в небо острыми вершинами. Во дворе, в аллеях, на белых лавочках никого не было. Пусто и дико. Деревья и океан.

Она заглянула в спальню: две кровати, ковёр, кресла, круглый столик и трельяж со множеством туалетных приборов. Чисто, красиво, но просто — не то, что в замке Функов, нет и намёка на блеск и роскошь.

В туалетной комнате роскоши было побольше. Голубая квадратная ванна, как маленький бассейн, предметы туалета, разные виды мыла, наборы полотенец — всего в изобилии.

Настя снова вернулась в гостиную. Заметила книги. Их немного, разложены то там, то здесь — в беспорядке.

Раскрыла одну — на русском языке! Читала:

«Сами израильтяне представляли собой результат смешения по крайней мере двух человеческих типов: семитического и сирийского, или хеттийского. Издревле разделены они были на двенадцать колен израилевых, согласно именам своих праотцов».

И дальше: «И рассыпьтесь в народах, и всё в проклятом их доме отравите удушьем угара И каждый сеет по нивам их семя распада повсюду, где ступит и станет. Хаим, Наум, Бялик».

Никогда не читала Настя таких откровений. Ещё не вполне понимала смысл прочитанного, но было ясно: речь идёт о евреях. Вспомнила, как с раннего детства её учили любить евреев. «Они обижены, гонимы, их притеснял царский режим, не пускал в Россию, в города… Помогайте им, давайте дорогу…», а тут: