Хороший немец - Джозеф Кэнон

— Не знаю. Выпить хочешь? — спросил он, подходя к столу, чтобы налить еще.

— Посмотри на себя, — сказала она, наблюдая за ним, затем слегка приподнялась. — Джейк? Мальчик — я заметила. Я думала, что у всех евреев — ну, ты понимаешь, — сказала она, кивнув на его пенис, и смутилась, как Рената, хотя лежала все еще мокрая после любви.

— Она не стала это делать. Она хотела, чтобы он был немцем.

Лина обеспокоенно села, прикрываясь платьем.

— Она хотела этого? Даже после…

Он сделал глоток.

— Чтобы защитить его, Лина.

— Ага, — сказала она, медленно качая головой. — Господи, что же она должна была пережить.

Он взглянул на стол, где лежала статья с упущенным аспектом.

— Ты же сама говорила — ради ребенка пойдешь на все. — Он снова взял бокал, но замер и, не донеся его до рта, быстро поставил на стол. — Ну конечно.

— Что конечно?

— Ничего, — сказал он, подходя к одежде. — Кое-что пришло в голову.

— Ты куда собрался? — спросила она, наблюдая, как он одевается.

— Не понимаю, как я сразу не сообразил. Журналист обязан заметить, если что-то упущено. Читаешь статью, и чувствуешь — чего-то не хватает. — Он наконец обратил на нее внимание. — Просто догадка. Я вернусь.

— В такое время?

— Не жди. — Он наклонился и поцеловал ее в лоб. — И никому не открывай дверь.

— Но что…

— Тс-с. Не сейчас. — Он поднес палец к губам. — Разбудишь Эриха. Я вернусь.

Он пулей вылетел из дома, побежал по боковой улочке к оставленному джипу и стал возиться в темноте с зажиганием. На узких улочках в стороне от площади только тускло светила луна, но когда он выбрался на шоссе Шарлоттенбургер, то оказался среди широкого поля неожиданно красивого белесого света. Теперь, когда у него не было времени его рассматривать, грубоватый неприветливый город вдруг оказался таким привлекательным, что Джейк даже остановился, поразившись его скрытой сущности — видимо, она всегда была здесь, когда все остальное покрыто мраком. Удивительно — он вдруг подумал, что город наконец стал освещать ему, как белые камешки Ганзелю, путь по широкой, пустынной улице, и далее по Шлосс Штрассе, помогая в самый нужный момент быстро найти дорогу среди развалин. Все удавалось настолько легко, что Джейк понял: он не ошибся. Никаких теней у наблюдательного пункта Вилли, только дружелюбно направляющий огонек.

Когда профессор Брандт открыл дверь, все сомнения Джейка исчезли.

— Я пришел за документами, — сказал он.

— Как вы узнали? — спросил профессор Брандт, когда Джейк начал читать.

Они сидели за столом, освещенным единственной лампой. Круг света падал только на страницы, не захватывая лиц, и его голос прозвучал бестелесно.

— В Крансберге он сказал, что вы умерли, — рассеянно пояснил Джейк, стараясь сосредоточиться. — Чем еще можно объяснить это, как не желанием, чтобы вас не нашли? Он не хотел рисковать…

— Что я им расскажу, — подхватил профессор. — Понимаю. Он так думал.

— Возможно, он боялся, что они устроят обыск. — Он перевернул страницу: отчет завода «Миттелверкс» в Нордхаузене, еще один документ, отсутствующий в Центре документации. Ссылок на него нет, никуда не передавался — отсутствующая часть истории, как и ребенок Ренаты. — Почему он оставил их у вас?

— Он не знал, какова ситуация в Берлине, как далеко продвинулись русские. Не только на востоке, город практически взят в кольцо. Только Шпандау открыт, но насколько долго? Слухи и больше ничего. Кто знал? Он вообще мог не выбраться — я и сам так думал. Если бы их схватили…

— Поэтому он спрятал их у вас. На всякий случай. Вы их читали?

— Да, потом. Я ведь думал, он погиб, понимаете? Я хотел знать.

— Но вы их не уничтожили?

— Нет. Я подумал, придет день, и они станут веским доказательством. Они все будут лгать, все подряд. «Мы ничего не могли поделать». Даже сейчас они… Я подумал, кто-то же должен ответить за это. Важно, чтобы люди узнали.

— Но вы их и не отдали.

— Потом вы сказали, что он жив. И я не смог. Он — мой сын, понимаете. Несмотря ни на что.

Он замолчал, и Джейк поднял взгляд. В халате он выглядел больным, не таким подтянутым, как в официальном костюме, но худую шею держал прямо, словно так и не снял старинный высокий воротник.

— Надо было отдать? Не знаю, герр Гейсмар. Может, я хранил их для вас. Может, вы найдете в них ответ. — Он отвернулся. — Ну, теперь дело сделано — они у вас. Заберите их, пожалуйста. Я не хочу больше держать их у себя дома. Вы меня извините, но я устал.

— Подождите. Мне нужна ваша помощь. Я не так уж и хорошо владею немецким.

— Чтобы их прочитать? Ваш немецкий вполне адекватен. Возможно, все дело в том, что вы не верите тому, что читаете. Изложено все как есть. Простой немецкий язык. — На его лице мелькнула гримаса. — Язык Шиллера.

— Я о сокращениях. Они все технические. Вот фон Браун запрашивает квалифицированных рабочих. Французов, правильно?

— Да, французских пленных. СС предоставило список из лагерей — студенты технических вузов, механики. Фон Браун отбирал из этого списка. Строительные рабочие его не интересовали, лопатой умеет орудовать каждый. Но квалифицированные работы… — Он посмотрел на слово, которое показывал ему Джейк. — Забойщик.

— Значит, он там был.

— Конечно, он там был. Они все ездили туда с проверками, инспекциями. Это был их завод, понимаете, ученых. Они все видели, герр Гейсмар. Не космос, не их мечту. Они видели это. Вы прочитали другое письмо, от Лехтера, в котором он говорит, что дисциплинарные меры ни к чему не приводят? Рабочим не нравится смотреть на повешенных — это тормозит производство. Слово в слово. И каково его решение? Вешать их за пределами производственной площадки. Да, и еще Лехтер жалуется, что во время последнего визита некоторых из его коллег повели на участок, где вспыхнула холера. Нельзя ли предотвратить такое в будущем? Посетителей следует водить только на безопасные участки. Чтобы не рисковать здоровьем… — Он замолчал и прокашлялся. — Воды хотите? — спросил он, вставая из-за стола, явный предлог.

Джейк перевернул другую страницу. За его спиной зашумела вода. Служебная записка с просьбой перевода в Пенемюнде некоего доктора Ягера — доказательство, что он был там, копию в архивы, улики для Берни. Просто бумаги. Кто остался нескомпрометированным? Пили бренди в Крансберге, ждали визы. Но что знал Талли? Он вдруг впервые понял — на это намекал и Гюнтер, — что фактически никто, кроме профессора Брандта, документов не видел. Талли, очевидно, покинул центр в таком же разочаровании, что и Джейк. Проделать такой путь в Берлин и ничего не найти.

— Вот и Эмиль, — сказал он, переворачивая страницу, заполненную цифрами.

— Да, — произнес профессор Брандт над его плечом, — расчеты. Расчеты. — Он пошаркал обратно к своему стулу.

— Но чего? Что это? — Джейк показал на ряд цифр.

— Калории, — тихо сказал профессор Брандт, даже не взглянув, с документом он явно был знаком.

— Тысяча сто, — сказал Джейк, удивляясь появлению математических выкладок. — Это калории? — Он оглянулся на старика. — Объясните.

Профессор Брандт отпил воды.

— В день. Сколько проживет человек на 1100 калорий в день? В зависимости от первоначального веса тела. Видите, там ряд слева. Если он падает — скажем, до девятисот — показатели в среднем составляют шестьдесят. Шестьдесят дней — два месяца. Но это, конечно, не точно. Переменные не в цифрах. В людях. Одни дольше, другие быстрей. Они умирают с собственной скоростью. Но среднее значение знать нужно. Можно рассчитать, сколько калорий потребуется для продления жизни, скажем, еще на месяц. Но они никогда не продляли. Работа в первый месяц, до того, как они ослабнут, была фактически более продуктивной любого продления. Это видно из таблицы внизу. Не было смысла держать их в живых, если только они не были специалистами. Цифры доказывают это. — Он поднял взгляд. — Он был прав. Расчеты я проверил. На второй странице показано, насколько нужно увеличивать рацион для квалифицированных рабочих. Знаете, я думаю, что с помощью этих расчетов он хотел убедить их выдавать больше еды, но я не уверен. Другие умирали по формуле. Величина средняя, но точная. Он основывался на фактических показателях предыдущего месяца. Нетрудная задача.

Он помолчал, отпил воды, затем продолжил — учитель, расписывающий длинное доказательство на школьной доске.

— Остальные такие же. Простые. Время на сборку. Агрегатов за двадцать четыре часа. Не смотрите, я все помню. Оптимальное количество рабочих на конвейере. Иногда их оказывалось слишком много. Сборочные работы усложнялись — лучше иметь одну пару квалифицированных рук, чем троих рабочих, которые не понимают, что делают. Он где-то доказывает это. Можно подумать, что в этом есть практический смысл, но им явно нравилось видеть это. В цифрах. Вот над этими проблемами они и заставляли его работать.