Хороший немец - Джозеф Кэнон

Джейк молча смотрел на бумаги, давая профессору Брандту время сделать последний глоток воды и взять себя в руки.

— Он, очевидно, занимался и другой работой, не только этой.

— Да, конечно. Технически это большое достижение. Сами можете видеть. Математика, инженерные расчеты. Каждый немец может гордиться. — Он покачал головой. — Мечты о космосе. Вот им цена. Тысяча сто калорий в день.

Джейк пролистал остальные бумаги, затем закрыл папку и уставился на нее. Не только Эмиль, почти вся команда.

— Вы удивлены? — спокойно спросил профессор Брандт. — Ваш старый друг?

Джейк ничего не сказал. Только цифры на бумаге. Наконец он поднял глаза на профессора Брандта. Простой, неуместный вопрос.

— Что со всеми случилось?

— Вы хотите это знать? — спросил профессора Брандт, кивнул, а затем помолчал. — Не знаю. Я тоже задавал этот вопрос. Кто были эти дети? Наши дети? И каков мой ответ? Я не знаю. — Он отвел взгляд и посмотрел на забитые книгами полки. — Всю свою жизнь я думал, что наука — что-то отдельное. Все остальное — ложь, но не она. Цифры — это так прекрасно. Всегда истинные. Если вы их понимаете, они объясняют мир. Так я думал. — Он снова посмотрел на Джейка. — Не знаю, — с трудом выдохнул он. — Они испоганили даже цифры. Сейчас те ничего уже не объясняют. — Он протянул руку и взял папку. — Вы сказали, что были его другом. Что будете делать с этим?

— Вы — его отец. Вы бы что сделали?

Профессор Брандт поднес папку к груди, и Джейк непроизвольно протянул руку. Несколько листков, единственное доказательство для Берни.

— Не волнуйтесь, — сказал профессор Брандт. — Только… я хочу, чтобы вы их забрали. Если я с ним снова увижусь, я не хочу говорить, что я их отдал. Вы их забрали.

Джейк схватил папку и решительно вырвал ее из рук старика.

— Для вас это важно?

— Не знаю. Но я смогу сказать, что не предавал ни его самого, ни его друзей. Я смогу это сказать.

— Хорошо, — Джейк помедлил. — Знаете, это как раз то, что надо.

— Да, то, что надо, — сказал профессор Брандт едва слышно.

Он выпрямился, приосанился, потом отошел в тень, снова превратившись в голос.

— А Лине вы скажете? Что это не я? — Он помолчал. — Если она перестанет приходить… у меня ведь больше никого нет.

Ему не пришлось ей ничего говорить. Она спала на кровати, одетая, рядом с ребенком. Он закрыл дверь и опустился на продавленную кушетку, чтобы еще раз просмотреть документы, удрученный еще сильнее, чем прежде. Теперь времени будет достаточно, чтобы наполнить картину зловещими подробностями, каждая из которых своего рода обвинение. Они имеют ценность для Берни, но для кого еще? Их ли планировал продать Талли? Но зачем они понадобились Сикорскому? Ответ прост — они ему без надобности, ему нужны были ученые, вовсю торгующиеся с Бреймером, а каждая страница в папке — перст указующий на то, что, по их мнению, исчезло. Ценная для них информация.

Он лежал, прикрыв глаза рукой и размышляя о Талли, о его торговле персилшайнами до Крансберга, о продаже документов об освобождении в Бенсхайме — иногда по второму разу. Мошенники придерживались схемы: то, что сработало один раз, сработает и во второй. А эти документы были еще лучше, чем персилшайны, ценная вещь, почти билет. Может, и происходили прискорбные вещи, но все сводилось к бумагам, за которые стоило заплатить.

Когда он проснулся, уже рассвело, Лина сидела за столом и смотрела прямо перед собой, перед ней лежала закрытая папка.

— Прочитала? — спросил он, садясь на кушетке.

— Да. — Она оттолкнула папку. — Ты делал заметки. Будешь писать об этом?

— Это моменты, которые надо уточнить в Центре документации. Проверить, все ли совпадает.

— Проверить для кого? — сказала она безучастно и встала. — Кофе будешь?

Он наблюдал, как она зажгла газ, насыпала кофе, выполняя обычный утренний ритуал, как будто ничего и не произошло.

— Ты там все поняла? Я могу пояснить.

— Не надо ничего пояснять. Я не хочу знать.

— Ты должна знать.

Она повернулась лицом к плите.

— Иди, умойся. Через минуту кофе будет готов.

Он встал и подошел к столу, глядя на папку. Ее реакция вывела его из равновесия.

— Лина, нам нужно поговорить об этом. То, что здесь…

— Знаю. Ужасные вещи. Ты ведешь себя как русские. «Посмотрите этот фильм. Видите, какие вы страшные, весь ваш народ. Вот, что вы делали во время войны». Больше я смотреть не хочу. Война кончилась.

— Это не война. Почитай. Они морили людей голодом, наблюдали, как они умирают. Это не война, это нечто другое.

— Прекрати, — сказала она, заткнув уши. — Я не хочу этого слышать. Эмиль этим не занимался.

— Занимался, Лина, — сказал он тихо. — Занимался.

— Откуда ты знаешь? Из этих документов? Откуда ты знаешь, что ему приказывали делать? Что он вынужден был делать? Посмотри на Ренату.

— Ты считаешь, это одно и то же? Еврейка в бегах? Они бы убили…

— Я не знаю. И ты не знаешь. Он тоже должен был защищать свою семью — все могло случиться. Они забирали семьи. Может, чтобы защитить меня и Петера…

— Ты ведь не веришь в это, правда? Почитай. — Он резко открыл папку. — Читай. Он не защищал тебя.

Она опустила глаза.

— Ты хочешь, чтобы я возненавидела его. Тебе не достаточно, что я с тобой? Ты хочешь, чтобы я его еще и возненавидела? Не получится. Он — моя семья, то, что от нее осталось. Он — это все, что осталось.

— Почитай, — спокойно сказал Джейк. — Тут не о нас.

— Не о нас?

— Нет. Об одном парне с Бургштрассе, у которого все руки в крови. Я даже не знаю, кто он вообще. Но не тот, кого я знал.

— Тогда дай ему возможность рассказать тебе. Пусть он все объяснит. Ты обязан предоставить ему эту возможность.

— Обязан? По мне, пусть он там сгниет на Бургштрассе. Они его охотно приютят.

Он увидел, как у нее окаменело лицо, и, обозлившись на себя, что разозлился, выскочил из комнаты в ванную, хлопнув дверью. Плеснув в лицо водой, он прополоскал рот. Во рту было кисло. Не лучше и его настроение. Не из-за их отношений, если не считать ее защитную реакцию. Его угнетали оправдания — то, что в Берлине говорили все, теперь даже она. Две линии в картах. Никуда не делись, даже после этих документов.

Когда он вернулся, она стояла, уставившись взглядом в пол, там же, где он ее и оставил.

— Извини, — сказал он.

Она молча кивнула, затем повернулась, налила кофе и поставила его на стол.

— Садись, — сказала она, — кофе остынет. — Жест хаусфрау, сигнал того, что все прошло.

Но когда он сел, она продолжала стоять у стола, лицо тревожное.

— Мы не можем оставить его там, — сказала она тихо.

— Ты думаешь, ему будет лучше в союзнической тюрьме? Ведь именно это и имеется в виду, понимаешь? Его за это отдадут под суд. — Он положил руку на папку.

— Я его там не оставлю. Тебе не надо ничего делать. Я сама. Передай своему другу Шефферу, — решительно сказала она.

Он взглянул на нее:

— Я только хочу знать одну вещь.

Она встретилась с ним взглядом.

— Я выбираю тебя, — сказала она.

— Не об этом. Не о нас. Просто я хочу знать. Ты веришь тому, что здесь написано? Чем он занимался?

— Да, — кивнув, еле слышно сказала она.

Он резким движением открыл папку, перевернул страницы и показал на одну из таблиц.

— Вот как долго…

— Не надо.

— Шестьдесят дней, плюс-минус. — Он уже не мог остановиться. — Это показатели смертности. Ты по-прежнему хочешь его вызволить?

Он поднял взгляд и увидел, что ее глаза, полные слез, молча и умоляюще смотрят на него.

— Мы не можем оставить его там. С ними, — сказала она.

Он снова посмотрел на страницу с такими неприятными цифрами и отшвырнул ее в сторону. Две линии.

Почти все утро они избегали друг друга, боясь начать снова. Она ухаживала за Эрихом, а он дорабатывал оставшуюся часть заметок о Ренате для Рона. Материал предназначался для всех, но его статья по крайней мере будет готова к отсылке первой. В полдень появился Розен и осмотрел мальчика.

— Все дело в питании, — сказал он. — А так он здоров.

Джейк обрадовался перерыву, собрал бумаги, торопясь уехать, но, к его удивлению, Лина настояла на том, что поедет вместе с ним, и оставила Эриха с одной из девушек Дэнни.

— Я должен сначала съездить в пресс-центр, — сказал он. — А потом мы можем поехать к Фляйшману.

— Нет, не к Фляйшману, — ответила она, — в другое место, — и больше ничего не сказала, поэтому они ехали молча, устав от разговоров.

В пресс-центре после Потсдамского оживления было тихо, только игроки в покер по-прежнему резались в карты. Джейк быстро передал заметки и на выходе захватил в баре две бутылки пива.