Петербургские женщины XIX века - Елена Первушина

Гостиная с гарнитуром из карельской березы

В рассказе Ивана Панаева «Спальня светской женщины» на этом построена интрига: любовник молодой женщины угадывает, что его друг является его соперником, когда тот высказывает знакомство с обстановкой в спальне героини рассказа.

«Он стал рассматривать комнату.

— Кажется, это трюмо стояло у той стены, — говорил он. — Цвет занавес был гораздо темнее; кажется, новая ширма… я не знаю, что может сравниться с превосходной отделкой Гамбса. Какой вкус, какое изобретение! Ведь и какие-нибудь ширмы требуют создания, а не работы. Как ты об этом думаешь, Лидия?..

— Да перестань же сердиться…

Интерьер гостиной

Княгиня испытывала страшную муку пытки.

— Я много нашел перемен в твоей спальне. Это заставляет меня задумываться. Твоя спальня! Помнишь ли ты тот вечер, когда я…

— Ради бога… Граф! Я вас умоляю.

— Как это „вы“ несносно отдается в ушах. Ты можешь, и сердясь, называть меня „ты“…

— А можно ли заглянуть сюда?

Граф приподнялся, с намерением сделать шаг за ширму…

Она собрала оставлявшие ее силы и громко произнесла:

— Я вам приказываю остаться здесь!

— Как мило!.. О, произнеси еще раз это слово! Я так привык его слушать из уст твоих, я так привык повиноваться тебе…

Он наклонился, чтобы поцеловать ее в грудь.

В эту минуту за ширмой раздался выстрел, и пороховой дым окурил спальню.

Граф устремил на нее вопросительный взгляд.

Вслед за выстрелом, будто эхо, послышался на улице гром какого-то тяжелого экипажа, остановившегося у подъезда.

Княгиня не слыхала этого грома. Когда выстрел отозвался смертью в ушах ее, она бросилась к ширме, она уже ступила за ширму… Вдруг к ногам ее упал труп юноши, загородив ей дорогу: кровь забагровила узоры ковра.

Жизнь то вспыхивала, то застывала в ней; она, казалось, еще не потеряла присутствия духа, потому что давно ожидала чего-то страшного. Предчувствие не обмануло ее. Она схватила свой платок, чтобы зажать рану несчастного… Она припала к лицу его, как бы желая раздуть в нем искру жизни… Она произнесла только: я его убийца! Он дышал еще, он устремил на нее прощальный, безукорный взгляд и старался схватить ее руку.

Пораженный такою сценою, таким феноменом, совершившимся в спальне светской женщины, безмолвно стоял граф, взирая на умирающего товарища. Трудно было решить, что происходило в нем.

Тогда послышался необыкновенный разгром суматохи во всем доме… миг — и в спальню княгини вбежал человек средних лет, одетый по-дорожному, в военном сюртуке без эполет.

То был муж ее.

Граф невольно вздрогнул от такой нечаянности.

Княгиня увидала приезжего, но она не изменилась в лице, она даже не вздрогнула от страха, она по-прежнему стояла на коленях над трупом. Бледно, открыто, благородно, невыразимо прекрасно было лицо этой женщины. Оно резко обозначало ее нерушимый характер и силу любви ее.

Глаза бедного мужа остолбенели, руки его опустились от картины, представившейся ему.

— Боже мой! — произнес он, указывая на юношу, истекавшего кровью. — Что все это значит? Убийство! Кровь!! Лидия! Лидия!.. Кто этот человек?

Она отвечала твердым голосом:

— Это мой любовник!»

Кабинет — это мужское царство, в отличие от женского будуара, он был доступен гостям дома, и хозяин обставлял его как свою «визитную карточку», он знал, что по обстановке гости будут судить о нем.

Вот описание кабинета светского человека из рассказа Ивана Панаева: «Кабинет графа красовался умышленно поэтическим беспорядком. Вы сказали бы с первого взгляда, что это роскошное святилище поэта или заманчивая мастерская художника. Там и сям на столах с привлекательною небрежностью были разбросаны новейшие книги, журналы, эстампы; в углу стояли: станок художника, зрительная труба; все стены были увешаны снимками с картин Рафаэля, Доминикино, Корреджио, Мюрилло, в богатых золотых рамах; в амбразуре окон висели портреты великих поэтов и замечательных современников на политическом поприще. На доске мраморного камина стояли небольшие бюсты: Петра Великого, Екатерины, Наполеона, Говарда, Вольтера, Ньютона. Яркое освещение прихотливо играло на вычурных безделках бронзы. Но, рассмотрев эту комнату, вы приняли бы ее за выставку вещей, продающихся с публичного торга и соблазнительно расставленных для глаз покупателей».

А вот обстановка кабинета А. С. Пушкина строго функциональна: большую часть его занимают стеллажи с четырьмя тысячами книг на четырнадцати языках. Посреди комнаты стоит огромный письменный стол «простого дерева», как говорили тогда, рядом — конторка, где можно было писать и хранить бумаги, и большое удобное кресло с выдвигающейся подставкой для ног. Такие кресла называли «вольтеровскими». Дело в том, что в свое время французский просветитель XVIII века, писатель и философ Вольтер сконструировал для себя кресло на колесиках, к которому справа была приделана доска для письма, а слева — ящик, в котором хранились письменные принадлежности. Оно сохранилось до сих пор, и его можно увидеть в Hôtel Carnavalet — Музее истории Парижа. Позже вольтеровскими стали называть просто удобные глубокие кресла с высокой спинкой, но уже без приспособлений для письма.

Кабинет купца Г. Г. Елисеева

На столе в кабинете Пушкина можно увидеть письменные принадлежности XIX века: чернильницу с арапчонком — подарок друга П. В. Нащокина на Новый год — и гусиное перо, а также костяной ножик для разрезания бумаг, бронзовый колокольчик для вызова прислуги.

Аналогом мужского кабинета являлся уже упомянутый женский будуар, где женщина «наводила красоту», прежде чем показаться в обществе. Порой там кипели нешуточные страсти. Если дама была уже немолода, но все еще претендовала на звание светской красавицы, как героиня повести Владимира Одоевского «Княжна Мими», то на этот процесс уходило много времени и сил.

Интерьер кабинета. Конец XIX в.

«В эти минуты грусти, скорби, зависти, досады к княжне являлась утешительница.

То была горничная княжны. Сестра этой горничной нанималась у баронессы. Часто сестрицы сходились вместе и, побранив порядком своих барынь, каждая свою, — принимались рассказывать друг другу домашние происшествия; потом, возвратившись домой, передавали своим госпожам все собранные ими известия. Баронесса помирала со смеху, слушая подробности туалета Мими: как страдала она, затягивая свою широкую талию, как белила посиневшие от натуги свои шершавые руки, как дополняла разными способами несколько скосившийся правый бок свой, как на ночь привязывала к багровым щекам своим — ужас! — сырые котлеты! Как выдергивала из бровей лишние волосы, подкрашивала седые и проч.»