Петербургские женщины XIX века - Елена Первушина

Вот на Невском проспекте новоприезжий искусник выставил блестящую вывеску! сквозь окошки светятся парообразные дымки, сыплются радужные цветы, золотистый атлас льется водопадом по бархату, и хорошенькие куколки, в пух разряженные, под хрустальными колпаками кивают головками. Вдруг наша первая пара остановилась, поворотилась и прыг на чугунные ступеньки; за ней другая, потом третья, и, наконец, вся лавка наполнилась красавицами. Долго они разбирали, любовались — да и было чем: хозяин такой быстрый, с синими очками, в модном фраке, с большими бакенбардами, затянут, перетянут, чуть не ломается; он и говорит и продает, хвалит и бранит, и деньги берет и отмеривает; беспрестанно он расстилает и расставляет перед моими красавицами: то газ из паутины с насыпью бабочкиных крылышек; то часы, которые укладывались на булавочной головке; то лорнет из мушиных глаз, в который в одно мгновение можно было видеть все, что кругом делается; то блонду, которая таяла от прикосновения: то башмаки, сделанные из стрекозиной лапки; то перья, сплетенные из пчелиной шерстки; то, увы! румяна, которые от духу налетали на щечку. Наши красавицы целый бы век остались в этой лавке, если бы не маменьки! Маменьки догадались, махнули чепчиками, поворотили налево кругом и, вышедши на ступеньки, благоразумно принялись считать, чтобы увериться, все ли красавицы выйдут из лавки; но, по несчастию (говорят, ворона умеет считать только до четырех), наши маменьки умели считать только до десяти: немудрено же, что они обочлись и отправились домой с десятью девушками, наблюдая прежний порядок и благочиние, а одиннадцатую позабыли в магазине».

Дом

Первая забота молодой семьи — нанять и меблировать квартиру. Даже если своя квартира (или целый дом) у жениха уже имелась, ее нужно было отделать заново и приготовить комнаты для молодой жены.

Все это часто требовало значительных вложений.

Первый посланник Северо-Американских Соединенных Штатов в России и будущий шестой президент США Джон Куинси Адамс (1767–1848), приехавший в Петербург со своей семьей в 1809 году, писал матери: «Нанять дом или квартиру с обстановкой невозможно. За голые стены одного этажа или дома, достаточного для размещения одной моей семьи, нужно платить полторы или две тысячи долларов, то есть 6 или 7 тысяч рублей в год, а на меблировку потребуется в 5 раз больше. Количество слуг, которых здесь должно держать, втрое больше, чем в других странах. Мы содержим дворецкого, повара, в распоряжении которого двое кухонных мужиков, привратника, двух ливрейных лакеев, мужика, топящего печи, кучера и форейтора, Томаса, моего чернокожего камердинера, Марту Годфри — служанку, привезенную из Америки, горничную мисс Адамс, которая является женой дворецкого, уборщицу и прачку. Швейцар, повар и один из ливрейных лакеев женаты, и все их жены также живут в доме. У дворецкого двое детей, у прачки дочь, и они тоже содержатся в доме. Я ежемесячно оплачиваю счета булочника, молочника, мясника, зеленщика, торговца птицей, торговца рыбой и бакалейщика, помимо покупки чая, кофе, сахара, восковых и сальных свечей. Дрова, к счастью, включены в стоимость квартирной платы».

В пьесе Гоголя «Ревизор» подвыпивший Хлестаков вдохновенно врет о своей блестящей жизни в Петербурге:

«Хлестаков: У меня дом первый в Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко всем.) Сделайте милость, господа, если будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю.

Анна Андреевна: Я думаю, с каким там вкусом и великолепием дают балы!

Хлестаков: Просто не говорите. На столе, например, арбуз — в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку — пар, которому подобного нельзя отыскать в природе. Я всякий день на балах. Там у нас и вист свой составился: министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я. И уж так уморишься, играя, что просто ни на что не похоже»…

И вдруг случайно проговаривается: «Как взбежишь по лестнице к себе на четвертый этаж — скажешь только кухарке: „На, Маврушка, шинель…“».

И тут же поправляется: «Что ж я вру — я и позабыл, что живу в бельэтаже. У меня одна лестница стоит… А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я еще не проснулся: графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж… ж…ж… Иной раз и министр».

Действительно, такому важному лицу не пристало жить почти на чердаке. Настоящие (а не ряженые, как Хлестаков) потомственные дворяне, как правило, снимали под квартиру весь бельэтаж — второй этаж дома. На первом могла находиться лавка или складские помещения, на третьем — комнаты прислуги. Хлестаков, скорее всего, снимает комнатушку в так называемом «доходном доме», который строился для сдачи комнат и получения дохода владельцем и где можно было снять как дорогие многокомнатные квартиры, так и маленькие комнатки на верхних этажах, и даже углы (т. е. части комнат).

Но большие квартиры в доходных домах чаще снимали люди так называемых свободных профессий — врачи, адвокаты, профессора. Дворянство предпочитало иметь собственный дом, хотя бы и съемный.

Вот как Николай Герасимович Помяловский описывает типичный петербургский дом и типичных петербургских обывателей: «На Екатерининском канале стоит громадный дом старинной постройки. Он выходит своими фронтонами на две улицы. Из пяти его этажей на длинный проходной двор смотрит множество окон. Барство заняло средние этажи — окна на улицу; порядочное чиновничество — средние этажи — окна на двор; из нижних этажей на двор глядят мастеровые разного рода — шляпники, медники, квасовары, столяры, бочары и тому подобный люд; из нижних этажей на улицу купечество выставило свое тучное чрево; ближе к нему, под крышами, живет бедность — вдовы, мещане, мелкие чиновники, студенты, а ближе к земле, в подвалах флигелей, вдали от света божьего, гнездится сволочь всякого рода, отребье общества, та одичавшая, беспашпортная, бесшабашная часть человечества, которая вечно враждует со всеми людьми, имеющими какую-нибудь собственность, скрадывает их, мошенничает; это отребье сносится с днищем всего Петербурга — знаменитыми домами Сенной площади. Так и в большей части Петербурга: отребье и чернорабочая бедность на дне столицы, на них основался достаток, а чистенькая бедность под самым небом. В этом дому сразу совершается шесть тысяч жизней. Он представляется громадным каменным брюхом, ежедневно поглощающим множество припасов всякого рода; одни нижние этажи потребляют до осьми телег молока, огромное количество хлеба, квасу, капусты, луку и водки. На дворе беспрестанно раздаются голоса и гул, слышен колокольный звон к обедне, стук и гром колес по мостовой, в аптеке ступа толчет, внизу куют, режут, точат и пилят, бьют тяжко молотом по дереву, по камню, по железу; кричат разносчики, кричат старцы о построении храмов господних, менестрели и троверы нашего времени вертят шарманки, дуют в дудки, бьют в бубны и металлические треугольники; танцуют собаки, ломаются обезьяны и люди, полишинеля черт уносит в ад; приводят морских свинок, тюленя или барсука; все зычным голосом, резкой позой, жалкой рожей силится обратить на себя внимание людское и заработать грош; а франты летят по мостовой, а ступа толчет в аптеке, и тяжко-тяжко бьет молот по дереву, по камню, по железу».