Возвращение к себе - Вера Огнева

Сейчас простучат тяжелые шаги, и веселый голос Тафлара скажет: 'Здравствуйте друзья. Рад вас видеть. Да продлит Аллах ваши дни…' Никогда…

Тяжелая как надгробье преграда разделила жизнь, отсекая от прошлого. От хорошего и от плохого. От графа Парижского. От безмолвного раба и от друга ученого араба.

От того, кто, не убоясь кары, простирал руки к небу, вопрошая 'Скажи - кто я? И кто - Ты?' По эту сторону лежала пустынная дорога в серо-желто-голубые холмы, в конце которой ждет последнее пристанище - холмик под грубым камнем. Кто встал на ту дорогу - с содроганием подумал Роберт - уже умер, но еще не зная этого, привычно влачится по пыльному тракту.

Задерживаться на острове причин не было. Роберт торопился прояснить свою судьбу, а друзьям и подавно до тошноты надоел этот белопыльный, крикливый, пестрый, пропахший чесноком, рыбой и благовониями рай.

Фамагуста оказалась скопищем серых, налезающих друг на друга домишек из песчаника. Огибающая ее, узкая полоса чахлых, покрытых весенней зеленью деревьев, почему-то называлась садами.

Похоже на Никоссию. Но суматоха и вонь в Фамагусте поражали даже по сравнению со столичными. А рынок, там, ограничений превратной площадью, здесь - расползался на весь город. Крестоносцы, купцы всех имеющих быть в ойкумене национальностей, ремесленники, бродяги, авантюристы, монахи, рабы… Даже сарацины. Головные повязки с черными шнурами, нет-нет, да мелькали в толпе. И гул - разноязыкий, пестрый, вызывающий, как и одежды.

Ушедшего искать пристанище, Гарета ждали долго. Когда он появился, стало ясно, чем быстрее они найдут подходящий корабль - тем лучше. Все постоялые дворы и дома пригодные для житья были битком набиты. На этом перекрестке войны толкались локтями и наступали друг другу на ноги из-за места на циновке и плошки с рыбной похлебкой. Нечего было думать, разместить людей и более или менее сносно устроиться самим. Осталось - уйти за пояс 'садов' и там разбить походные шатры.

Но и это - как выяснилось - было не самым простым делом. Все земли вокруг города были давно поделены. И владельцы угодий не собирались терпеть на своей территории стихийный отряд крестоносцев, от которых одни хлопоты и никакой прибыли. К тому же, что греха таить, бывало, что гости, отдохнув, просили хозяев с их законного места.

Встретив в двух местах отказ, подкрепленный видом вооруженной стражи, уставшие, грязные и голодные люди двинулись в сумерках вдоль вереницы холмов. Вдали виднелись постройки, окруженные деревьями. Собственно, единственное, что им сейчас было нужно - источник. Но именно у воды стояли укрепленные на манер замков дома богатых торговцев и знати.

Небольшая, окружившая источник усадьба хорошо охранялась. Количество вооруженных людей, мелькавших на стенах, даже несколько превышало разумение. Из разговора со стражей выяснилось следующее: пять лет назад рыцарь Готье Бюссонский, не пожелавший остаться в Иерусалиме, но так и не вернувшийся в холодную Европу, приобрел эти земли. Сейчас у него гостит друг, тоже прибывший из Святой земли. В усадьбе ступить некуда от крестоносцев.

Роберт слышал о Готье, но знаком не был. Лерн с Хагеном только пожимали плечами.

А вот Соль, тронув своего белесого от пыли жеребца, подъехал к воротам.

- Передай своему господину, что его хочет видеть рыцарь Альбомар. Мы дождемся ответа.

Голос как всегда тихий, мягкий. В окружении горластых, требовательных сеньоров крестоносного войска, такой голос обычно терялся. Да Соль и не старался, чтобы его слышали все. Но как-то так получалось, что к нему прислушивались. Вот и сейчас начальник караула попыхтел, раздул щеки, потом сдулся и отправил-таки человека с докладом.

Рыцарь Готье не заставил себя долго ждать. Ворота отворили, и люди, пригибаясь, въехали под невысокую арку. Им навстречу, сильно припадая на искривленную ногу, неровно, но быстро шел сам хозяин поместья.

Соль спрыгнул с коня. Готье шагнул к нему и обнял, обтянутые пыльной кольчугой плечи.

С Аскалонской равнины рыцарь Готье Бюссон возвращался в госпитальерском обозе с переломанными ногами. Именно Соль не дал ему погибнуть в дороге, не оставил и по прибытии в Иерусалим - выходил. Дальше их пути разошлись: Готье решил покинуть Палестину, Соль ушел на юг к Роберту.

В переполненном имении все же отыскалось свободное место. Измученным длительным переходом, а главное жаждой, гостям уже то показалось раем, что рядом журчал источник, а над кухней витал дух мясной похлебки. Их привели в покой, где вместо одной из стен было забранное фигурной решеткой окно.

- Сейчас прикажу, чтобы вам устроили тут ложа. К сожалению свободных комнат не осталось. Неделю назад из Яффы прибыл мой друг, барон Филипп Барнский со своими людьми…

- Филипп? - Роберт подался к Готье. - Он здесь?

- Вы знакомы?

- Не просто знакомы! В юности мы провели вместе несколько лет у графа Стефана в Блуа. Меня уже посвятили, Филипп был одно время у меня оруженосцем. Вместе ходили в Нант, когда там возникла распря. Потом он уехал к себе на север. Я слышал - Филипп примкнул к крестоносцам, но увидеться в Святой земле не пришлось…

Странно, что общительный, веселый Барн не вышел поздороваться.

- Он очень плох, - отозвался хозяин на невысказанный вопрос.

- Рана?

- Да. Перерублены ребра. В Яффе его лечили, умереть не дали, но и только. Было безумием пускаться в путь в таком состоянии. Однако Барн заставил своих людей нанять корабли и перенести его туда. Уже в Фамагусте его беспамятного снесли на берег. Счастье, что я тогда оказался в городе и узнал Филиппа. В вертепе, где собрались изгои и вероотступники со всей земли, ему не удалось бы прожить и двух дней.

- Да уж, - подтвердил Хаген, - там и здоровому-то - труба, а уж хворому…

- Мы промываем ему рану. Трав я не знаю - не лекарь. То-то обрадовался, когда увидел графа Альбомара. Только боюсь, уже и он не поможет.

Едва сбросив кольчуги, даже не поев с дороги, Соль и Роберт поспешили на другой конец дома, где в маленькой комнатке лежал Филипп. Тюфяк из морской травы на возвышении, а на нем - тот, в ком Роберт никогда бы не признал своего друга.

Череп обтянула серая влажная кожа. Под сомкнутыми веками подрагивали глазные яблоки. Роберта обдало жутью. Показалось, умирающий пытается разглядеть их из потусторонней тьмы.

Тут ни Соль, ни даже Абу Тахар, случись ему присутствовать, не смогли бы помочь.

Филипп умирал. Несмотря на распахнутое окно, в комнате стоял запах разлагающегося трупа. Соль, все равно подошел, наклонился и откинул в сторону покрывало. Филипп часто-часто дышал. Кожа между ребрами западала. Осмотрев текущую гноем повязку, Альбомар вернул покрывало на место. Он молчал. Какие тут могли быть слова?