Истоки инквизиции в Испании XV века - Бенцион Нетаньяху

были введены королями начиная с 1272 г. Но все эти установления не требовали полного исключения евреев из испанской экономики и ликвидации еврейской гражданской юрисдикции, или запрещения эмиграции, или выселения евреев из домов в течение восьми дней, или угрозы личного порабощения. Не требовали они и большинства других мер, включённых в эдикт 1412 г. Если бы Феррер думал о подобных мерах, он должен был хоть как-то упомянуть о них в ходе кампании. Но они появились только в законах 1412 г., которые были изданы по окончании его кампании в Кастилии. Следовательно, они родились в голове другого человека, того, который не верил в способность агитации Феррера, не усиленной репрессиями, заставить евреев перейти в христианство. И этот человек полагал, что декрет о сегрегации может побудить некоторых евреев оставить свою веру, но его будет явно недостаточно, чтобы привести всех или хотя бы большинство евреев к религиозной капитуляции. Это должен был быть человек, близко знакомый со способностью и готовностью евреев терпеть страдания за свою веру и в то же время имеющий большое влияние при дворе. И кто же это, если не Пабло де Бургос?

Но у Павла была не только мотивация и желание повлиять на регентов в этом направлении, у него ещё была и возможность это сделать: Феррер был далёк от двора, зато Павел — постоянно близок к нему. В качестве верховного казначея королевства, воспитателя юного короля и близкого друга и Фернандо, и Каталины он мог говорить с ними о вопросах, связанных с этими законами, так часто, как ему заблагорассудится. И он должен был говорить с ними об этом многократно, если хотел, чтобы его совет был принят, потому что вопрос стоял о полном пересмотре многовековой испанской политики касательно евреев и о принятии законов, гораздо более строгих и репрессивных, чем Церковь и государство когда-либо принимали. Нет сомнения в том, что Павел должен был бороться с большим влиянием, которое евреи ещё могли мобилизовать на свою защиту, и он, конечно, нуждался в достаточном времени, чтобы разработать все свои экономические и политические аргументы, которые убедили бы регентов принять его план. С другой стороны, Феррер не мог за время своего короткого визита ко двору разрабатывать многочисленные законы эдикта, касающиеся широкого разнообразия вопросов, часть из которых касалась кастильских законов и специфики жизни в Кастилии. Поэтому мы приходим к выводу, что, когда Феррер появился в Айльоне (декабрь 1411 г.), эдикт 2 января 1412 г. был уже готов, однако регенты и Павел отложили его публикацию, пока не убедились в том, что могут «полагаться» на воздействие Феррера. И, наконец, поскольку эдикт включал в себя закон о сегрегации мест жительства, то даже инициатива этого закона исходила от Феррера (как думал Амадор). Всё это было тщательно спланировано, подготовлено Павлом и под конец согласовано им с Феррером. Павел, с его хитростью и проницательностью, сумел связать религиозные и политические элементы, внутренний фактор еврейского вопроса с внешним фактором наследования арагонского престола и привести их все вместе к безжалостному законодательству (к которому он так долго стремился и работал над ним) за короткое время визита Феррера ко двору.

Был ли Пабло де Бургос способен подвергнуть евреев таким тяжким моральным страданиям, которые многих из них, наверняка, приговорили к смерти? Его Scrutinium Scripturarum, большая работа, написанная, чтобы доказать истину христианства Священным Писанием[568], даёт ясный ответ на этот вопрос. В этой книге он называет евреев большими преступниками, чем жители Содома, худшими, чем бунтовщики Дафан и Авирон, которые по справедливости были уничтожены, когда их поглотила земля[569]. Наказание, полученное этими преступниками, было, по его мнению, недостаточным для евреев. Они заслуживали продолжительного наказания и страданий, утяжелявших его, и отсюда проистекает их долгое изгнание и мучения. Нигде он не указывает, что страдания евреев, кровавые преследования, которым они подвергались, были непропорционально тяжёлыми, в сравнении с приписываемыми им грехами. Напротив, Павел видит все тяготы и несчастия, испытываемые евреями со времён Христа, справедливым наказанием за их чудовищное преступление против Сына Божьего, а в погромах и резне 1391 г. он видит не только часть наказания, но и божественный ответ на глупое (и преступное) желание евреев быть правителями Испании[570]. Ответ был дан Ферраном Мартинесом, который организовал массовые убийства евреев единственно для того, чтобы, по словам Павла, «отомстить за кровь Христа («Deo ultionem Christi excitante»)[571]. А когда он подходит к правлению Хуана II, то говорит, что «многие шаги были предприняты» регентами против «иудейской злобности», которая «вовсю присутствовала при их дворах и королевствах, и при их власти, с Божьей помощью, иудейское и сарацинское неверие было раздавлено»[572]. И здесь тоже ни слова критики в адрес законов 1412-го, но скорее их высочайшее восхваление. Более того, он видит их источником двойной пользы. «Всякий раз, когда еврейские эксперты верили, что пришло время избавления, начиналось истребление предательских неверных, и спасение, жизнь и воскрешение тех, кто обратился верой к Христу»[573]. Павел, таким образом, не только оправдывал эти законы, он видел в них необходимые меры, чтобы избавить мир от огромного неверия и привести к великому движению крещения, развившемуся в Испании.

Давайте отметим ещё и следующий момент: в то время как он ясно указывает на Феррана Мартинеса как ответственного за погромы и крещения 1391 г.[574], он не упоминает, даже мельком, Висенте Феррера, который был широко признан в качестве единственного автора новаторского законодательства, имевшего место в период Хуана II, которое Павел восхвалял как акт Божий. И действительно, когда Павел писал о законах 1412 г. (возможно, около 1430 г.), он никоим образом не связывал их с Феррером, хотя имя святого, о чудесах миссионерской деятельности которого были сотканы легенды и который был известен как великий апостол веры, могло помочь Павлу оправдать жестокость этих законов тем, что они были вдохновлены святым человеком. Почему же он упоминает убийцу евреев Мартинеса, который, как известно, не был чересчур образован, и называет его жизнь «славной», и в то же время игнорирует учёного-монаха, чья жизнь была не только славной, но и общепризнанно святой? Почему не упомянут Феррер, который, как считалось, обратил многих евреев в христианство путём убеждения, а не насилия и подвигнул королей принять законы, которые Павел считал актом Божьим? Ответ заключается в том, что Пабло де Бургос знал, что то, что приписывалось Ферреру, было неправдой, потому что он знал: главная ответственность за законы 1412 г. лежала не на Феррере, а на нём самом, а самого себя он