Луна и солнце - Макинтайр Вонда Нил

Он бежал с Зеленого ковра, где его могли заметить придворные из королевской свиты. Он торопливо прошагал мимо Обелиска, по холму, в Звездный сад. С бешено бьющимся сердцем он промчался по кругу.

Задыхаясь, спотыкаясь, ворвался в часовню. Разумеется, в этот час она была пуста. Он упал у алтаря, перед распятием, и лежал, содрогаясь и сдерживая рыдания, пока не почувствовал, что грудь и горло разрываются от невыплаканных слез. Мир поплыл у него перед глазами, точно у пьяного. Он утратил счет времени.

Ив де ла Круа молился, распростершись на полу, прижав горящую ладонь к прохладному мрамору.

Глава 21

Шерзад пела.

Вокруг Мари-Жозеф кружился хоровод русалок и водяных — это Шерзад создала их образы своей песней. Вот морские люди лежат на солнце на маленьком песчаном острове. Перед ними простирается безмятежная морская гладь, уходя за горизонт. Морские люди, свободные и счастливые, играют с новорожденной русалочкой, новым членом семьи. На ручке у нее уже начали расти плавательные перепонки, а пальчики на ногах стали удлиняться, на них прорезались коготки. Волосы у нее были мягкие, словно морская пена. Он напевала и лепетала, создавая своим пением непонятные, абстрактные образы. Ее мать, сестры и братья, все ее многочисленные родичи не уставали удивляться и восхищаться.

«На нашем родильном острове мы очень уязвимы, но нам казалось, что там мы в безопасности».

Мари-Жозеф как могла переводила с языка, лишенного слов. Описывая увиденное внутренним взором, она быстро набрасывала образы на бумаге. Зарисовки углем не в силах были передать красоту русалочьих песен, однако документировали ее историю. Законченные рисунки брали слуги, показывали зрителям и кнопками прикалывали к доске.

«Но остров таил для нас угрозу».

На горизонте показался галеон. На его парусе сиял крест. Мелодия Шерзад переросла в диссонанс. Из орудийных портов выдвинулись дула пушек.

«Земные люди на своих кораблях приплыли за нами».

Галеон лег на другой галс, явив взорам всего крошечного острова надводный борт. Пушки дали раскатистый громовой залп, оглушив морских людей. Шерзад пронзительно вскрикнула от горя и боли. Земные люди обрушились на остров с пиками и сетями.

«Они кричали нам: „Дьяволы!“ Они убивали и захватывали нас в плен, во имя своего бога».

Люсьен вновь расслышал в песне русалки шум сражения. До него донеслись крики умирающих, стоны раненых лошадей. Восторг битвы ударил ему в голову, словно выдержанное вино, но тотчас сменился отчаянием. Песнь Шерзад напомнила ему о Стенкирке и Неервиндене.

«Они вывозили нас на материк, в города, они заточали нас в темницы и мучили нас, они убивали нас медленно».

На рисунке Мари-Жозеф инквизитор вздергивал водяного на дыбе. На заднем плане кого-то сжигали на костре.

В ушах Люсьена снова раздалось улюлюканье мальчишек-пажей, так насмехавшихся над ним в отрочестве: «Карлик, карлик! Отродье дьявола и ведьмы!»

Эти издевательства длились до тех пор, пока он не снискал уважение короля.

«Земные люди воистину обезумели. Они убивали нас, они убивали и своих сородичей».

Церковь искала доказательства того, что земные женщины совокуплялись с водяными. Искала и находила. Она обрекала на смерть любую женщину, родившую ребенка-карлика, ибо такой младенец был неоспоримым свидетельством того, что она отдавалась дьяволу.

«Морские люди отныне видели в земных людях врагов».

Мари-Жозеф в ужасе смотрела, не в силах отвести взгляд, на свой рисунок: колесованную женщину бросают в море, ее ребенок-карлик прижимается к ее груди, медленно опускается на дно вместе с ней, тонет. И тут слуга забрал у нее зарисовку, прежде чем она успела ему помешать.

Он стал демонстрировать иллюстрацию зрителям. Пока большинство аплодировало Мари-Жозеф и ее трагическому повествованию, слуга успел поравняться с графом Люсьеном и попытался торопливо пройти мимо, но тот схватил его за запястье, остановил и взял у него из рук рисунок.

«Еще совсем недавно та же участь, что и женщину на рисунке, могла ожидать мою мать. Еще совсем недавно так же, как этого ребенка, могли утопить меня», — подумал Люсьен.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Русалка внезапно смолкла.

— Это все. — Голос Мари-Жозеф задрожал. Она обернулась к морской женщине. — Как ты могла, за что?

Русалка пронзительно вскрикнула, бросилась спиной в бассейн, подняв целый сноп брызг, и издевательски захохотала, как не способна захохотать ни одна тварь. Если прежде Люсьен сомневался, что русалка — разумная женщина, то теперь у него исчезла и тень сомнений: он готов был поверить всему, что скажет о ней Мари-Жозеф, и даже больше.

Охваченный гневом, Люсьен встал и покинул шатер. Он не хотел, чтобы кто-то увидел, как он теряет самообладание.

Люсьен сел у Зеркального бассейна. «Если броситься в воду, — подумал он, — можно как-то остудить ярость. Но если я брошусь в воду, точно утону. Так что уж лучше буду кипеть от злости».

— Граф Люсьен! — К нему подбегала бледная от отчаяния Мари-Жозеф. — Простите меня, я не хотела, уверяю вас, я правда не хотела, неужели Шерзад могла так жестоко!..

— Имейте смелость, по крайней мере, признаться, что вы мне отомстили.

— Я вам отомстила? За что?

— Я же отверг ваши чувства…

— А я сейчас стремлюсь с вами поквитаться, как оскорбленная кокетка? Сударь, как вы могли подумать…

— А чего вы ожидали от безобразного, уродливого карлика? — наконец не выдержал Люсьен.

— Граф Люсьен, я люблю вас.

— Что ж, это ваш злой рок.

— Ваша душа прекрасна. От меня не укрылась ваша доброта…

Она помедлила.

— Разве вы не поняли, что я сказала? Я люблю вас.

— Меня любят многие женщины. Я весьма щедр, а потом, я опытный любовник.

— Вы очень надменны, сударь.

— Я ведь предупреждал вас, и у меня есть основания для высокомерия. Мой род восходит к паладинам Карла Великого, в то время как многие нынешние герцоги и маркизы — обыкновенные выскочки… Я пользуюсь доверием короля. Я наследник огромных поместий и богатств…

— Мне это безразлично! — воскликнула Мари-Жозеф. — Если бы вы не были Люсьеном де Барантоном, графом де Кретьеном, я бы любила вас не меньше.

— Вот как? Выходит, если бы я был голодающим крестьянином, которого подвергают порке за то, что он не в силах заплатить налоги, пока его хижину разоряют солдаты его собственного короля, — вы бы любили меня по-прежнему?

— Вы же атеист, а я все равно люблю вас.

Это прозвучало так смешно, что присущее Люсьену чувство юмора победило гнев. Он рассмеялся, а когда приступ веселья прошел, сказал Мари-Жозеф:

— Мадемуазель де ла Круа, если бы я родился в крестьянской семье, меня еще в колыбели продали бы цыганам. Или утопили бы, как ребенка в рассказе Шерзад.

— Помилуйте, сейчас это было бы невозможно. С вами бы такое не произошло.

— Мадемуазель де ла Круа, вам нужен муж.

— Да, граф Люсьен, — мягко сказала она.

— Я никогда не женюсь. И никогда не произведу на свет дитя.

— Но у вас все складывается чудесно. Вас любит король, вас все уважают…

— Меня терзает боль, — внезапно проговорился он, открыв то, что много лет таил от всех, кроме возлюбленных…

— Никому не удается избежать боли…

— Вы не имеете представления, о чем говорите, — перебил он, раздраженный ее самоуверенной неосведомленностью. — Я испытываю боль каждое мгновение. Кроме тех, когда люблю женщину. — Он помедлил, а затем продолжал: — Если я люблю женщину, если по-настоящему полюблю, то неужели решусь передать свой недуг детям, которых она может мне родить? Вам нужен муж, вам нужны дети. Я никогда не женюсь и никогда не произведу на свет дитя.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Если мы выбираем любовь, — возразила она, — то Господь Бог не дает нам выбора, у нас все равно родятся дети.

Он не выдержал и рассмеялся.

— Бог тут совершенно ни при чем. Даже совершенно лишенный воображения любовник способен вспомнить о предохранении. Есть только один способ зачать ребенка, но тысячи способов заниматься любовью… Я никогда не женюсь, — повторил он.