Алый лев - Элизабет Чедвик

— Вильгельм… — начала она громким шепотом, потому что едва могла говорить. — Господи, Вильгельм!

Она замешкалась, а в следующую минуту уже бежала к нему, подхватив юбки, как будто подталкиваемая чьей-то громадной рукой, а он уже ловил ее, обнимал, целовал ее, как будто они были одни в своей спальне. Кольца его кольчуги впились ей в тело, а его губы в ее, и по ее телу пробежала дрожь.

— Довольно, — прошептал он ей на ухо, оторвавшись от нее. — Довольно, любимая, или, клянусь, ты одолеешь меня прямо здесь, в моей крепости, тем более после того, как я сдерживался шесть долгих месяцев.

Она растроганно рассмеялась.

— В моей крепости, — повторила она. Эти слова подействовали как бальзам на рану, и она снова была готова вернуться к роли графини, пока Вильгельм приветствовал улыбавшуюся публику, собравшуюся во дворе замка. Белла была просто ошеломлена сценой поцелуя, Сайбайра требовала, чтобы он держал ее за руку, а Ева робела и не знала, помнит ли она его. Вальтер и Гилберт были очень серьезны и вели себя просто великолепно, уже примеряя на себя плащи мужчин, которыми они станут со временем.

— А это Ансельм, — объявила Изабель, передавая Вильгельму спеленатый сверток. — Родился в тот день, когда здесь, в главном зале, Мейлир Фицгенри признал при мне свое поражение.

Он смотрел на своего новорожденного сына, а потом взглянул на нее со смесью восхищения и осуждения во взгляде:

— Да, Хьювил сообщил мне.

— Схватки уже начинались, — призналась Изабель, — но я сказала, что и за лучшие фламандские ткани не пропущу такое зрелище! Для меня это слишком много значило.

— Господи, Изабель!

— Теперь у нас есть сын, рожденный и воспитанный в Ирландии, — с гордостью произнесла она. — К тому же он родился в рубашке, так что ему будет проще пересекать море, чем тебе.

При этих словах он, как она и ожидала, рассмеялся грустным, тревожным смехом.

Когда Вильгельм и Изабель покинули большой зал, несмотря на то что там все еще продолжалось пиршество, было уже за полночь. Его люди хотели продолжать праздновать возвращение их хозяина из Англии и вспоминать о том, как они спасали земли Ленстера от притязаний Мейлира Фицгенри и его союзников. Вильгельм с Изабель исполнили свою роль до конца: улыбались, восхваляли своих рыцарей, пили за их здоровье, даже станцевали несколько танцев, точно молодожены. А потом удалились, тоже как молодожены, сопровождаемые понимающими взглядами и хитрыми улыбками.

Вильгельм отпустил своих слуг, а Изабель — своих женщин. Когда дверь мягко щелкнула, закрываясь за последней из них, Вильгельм тяжело опустился на кровать и зарылся руками себе в волосы.

— Господи, Изабель, мне нужно прийти в себя. Если мы невредимы, то это просто чудо какое-то.

Она кусала губы, разрываясь между готовностью оставить его в покое (ведь он так в этом нуждался!) и желанием расспросить обо всем, что ее так волновало.

— Ты ничего не рассказал о том, что произошло при дворе, — сказала она мгновение спустя, — и о наших сыновьях. Неужели все было так плохо?

— Да, — ответил он после долгого молчания. — Все было очень плохо, и в зале мне не хотелось об этом говорить, чтобы не портить всем праздник. — Он опустил руки и запрокинул голову, очевидно, собираясь с силами, чтобы ответить ей: — С Вилли и Ричардом все в порядке.

— Но они не вернулись с тобой домой. Я их мать, мне нужно знать больше, чем то, что с ними просто «все в порядке», — сказала она, усаживаясь на скамью. Она сняла вуаль и распустила волосы, ее движения были нервными от раздражения.

Он вздохнул:

— Король предпочитает, чтобы они оставались пока с ним, так же, как сыновья других людей. Что я мог сделать? Открытый мятеж не вернет их нам, а скорее наоборот. — Он сдвинул брови, пытаясь сосредоточиться, чтобы удовлетворить ее жажду новостей. — Они оба выросли, — он вдруг оживился. — Ричард очень гордится своей бородой, но она пока больше похожа на пух одуванчика. Он очень ловок в бою, и я поражен и горд его подготовкой. Когда придет время, он станет хорошим правителем наших нормандских земель.

— А Вилли?

Он помедлил:

— Вилли извлекает уроки из обычных вещей, которые встают на пути любого молодого человека: выпивка, азартные игры и женщины, которые ходят с непокрытой головой.

Изабель осуждающе зацокала языком и взяла свой гребень.

Вильгельм поморщился.

— Я хочу сказать, он действительно учится на своих ошибках, а это лучшее, что можно получить, когда речь заходит о таких пороках. Если он когда-то и был очарован блеском двора, сейчас он видит его изнанку, а это только к лучшему. Теперь ему нужно научиться терпению, но это приходит лишь с возрастом, — он посмотрел на нее долгим, полным боли взглядом. — Я соскучился по тому, как ты расчесываешь волосы.

От его взгляда и от тона его голоса она почувствовала себя так, будто ее кости превратились в желе. Она отложила гребень и подошла к постели.

— Я каждый раз думаю о Вилли и Ричарде, когда смотрю на взятых нами в заложники сыновей и братьев тех людей, что сожгли Ньютаун, — сказала она. Встав перед ним на колени, она начала медленно раскручивать ткань, которой были обвязаны его ноги. — Я сказала Жану, что, если ты не вернешься ко мне целым и невредимым, я их сердца вырежу у них из груди, — она подняла на него глаза. Ее волосы, до этого заплетенные в косы, теперь вились, а от расчесывания заблестели, как золотой занавес. — Но это только на словах. Когда я их вижу, я думаю об их матерях, а потом о своих сыновьях. Знаешь, если б на то была моя воля, я бы держала отцов в заложниках, а сыновей отпустила бы.

— Значит, ты обменяла бы меня на Вилли и Ричарда? — тихо спросил он.

Изабель смотала узкий лоскут ткани.

— Это нечестный вопрос.

— Может, и так, но я его все-таки задал. Так обменяла бы?

Она уставилась на его другую ногу и какое-то время двигалась молча, в раздумьи.

— Как мать — да, обменяла бы, — ответила она. — У них вся жизнь впереди, и они моя плоть. Я носила их в своем теле, кормила грудью, смотрела, как они делают свои первые шаги, и утешала, если они плакали от ранок или царапин. Независимо от того, как сильно я люблю и уважаю тебя, их отца, мое материнское сердце заставило бы меня выбрать их, — она прикусила губу. — Но как жена и графиня, я была бы уничтожена, если бы мне пришлось отказаться от тебя. Эти шесть месяцев показали мне, на что я способна и что для меня невозможно. Да, безусловно, у меня были способные помощники, но и только: это временная поддержка. Наши мальчики еще не готовы управлять кораблем, а у тебя есть еще сын-младенец, и ты должен быть рядом с ним сейчас, должен смотреть, как он растет. Я не дам тебе избегнуть этой ответственности, — ее голос дрогнул, а глаза внезапно наполнились слезами.