Женщины в России, 1700–2000 - Барбара Энгель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Именно женщины по-прежнему несли тяжелую двойную ношу. Большинство мужей отказывалось участвовать в «женских» делах, да и большинство жен полагало, что эта работа — их женская обязанность. «Конечно, у мужа свободного времени больше, — объясняла женщина-инженер, жена инженера и мать одного ребенка. — После ужина я занимаюсь ребенком и другими делами, а он сидит, читает, отдыхает. Но мы никогда из-за этого не ссоримся. Раз уж мне все равно с ребенком сидеть, почему бы заодно и другие домашние дела не сделать…»[303] Сами мужья, как показало одно исследование, тоже добавляли работы. Согласно опросу, проведенному в 1965 году, у замужней женщины с одним ребенком было на восемь часов меньше свободного времени в неделю, чем у матери-одиночки[304].
В то же время недовольство женщин таким положением нарастало. Опрос, проведенный в Москве, показал, что 50 % женщин, считавших себя несчастливыми в браке, были недовольны разделением труда в своей семье. Проблема двойной нагрузки зазвучала публично в 1969 году, когда Наталья Баранская опубликовала в либеральном журнале «Новый мир» свой рассказ «Неделя как неделя». Описав измученную домохозяйку, имеющую в придачу к мужу и ребенку еще и работу, которая тоже отнимает много сил, Баранская нарисовала мрачную картину, показав, каково это — возить сумки с продуктами в переполненном общественном транспорте, что было ежедневной реальностью для большинства городских женщин:
Наконец «Сокол». Все выскакивают и бросаются к узким лестницам. А я не могу — пакеты с молоком, яйца. Плетусь в хвосте. Когда подхожу к автобусу, очередь машин на шесть. Попробовать сесть в наполнившуюся? А сумки? Все же я пытаюсь влезть в третий автобус. Но сумки в обеих руках не дают мне ухватиться, нога срывается с высокой ступеньки, я больно ударяюсь коленкой, в этот момент автобус трогается. Все кричат, я визжу. Автобус останавливается, какой-то дядька, стоящий у дверей, подхватывает меня и втягивает, я валюсь на свои сумки [Баранская 1969].
Благодаря расширению возможностей для получения образования и послевоенному акценту на личном счастье и материальном благополучии женщины стали увереннее отстаивать свои права. К 1975 году почти 52 % советских женщин и девочек старше десяти лет имели образование от среднего до высшего. Женщинам все меньше хотелось мириться со своим тяжелым положением, и они искали выход.
Недовольство начало распространяться и среди деревенских женщин. Число сельских жительниц старше десяти лет со средним образованием и выше тоже значительно выросло благодаря увеличению государственных инвестиций в сельские школы и составляло к 1979 году почти половину сельского женского населения. Образованные селянки гораздо менее, чем их матери, склонны были терпеть отсутствие бытовых удобств и низкооплачиваемую работу, требующую тяжелого труда. Более того, сами матери часто советовали им уезжать из деревни: они считали, что дочери должны жить лучше их. В журнале «Крестьянка» приводились слова колхозницы, готовой отпустить дочь хоть за тысячу верст от дома, только не на молочную ферму[305]. В европейской части Советского Союза результатом стала массовая миграция сельских женщин в города в поисках лучшего образования и более привлекательной работы. За ними потянулись и мужчины, ощутившие «нехватку невест». Молодежь уезжала, оставляя вымирающие деревни, где работать могли одни пожилые женщины.
Повсюду в европейских регионах Советского Союза (в Средней Азии картина была иная) урбанизация и растущие ожидания женщин приводили к снижению рождаемости. Она снижалась неуклонно: с 26,7 рождений на 1000 человек в 1950 году до 24,9 в 1960 году, с 23,8 в 1970 году до 22,53 в 1980 году. «Женщины не могут позволить себе роскошь иметь двоих или троих детей», — объяснила мать единственного ребенка, которая, как и многие женщины, уверяла, что хочет еще детей[306]. Рост числа разводов способствовал этому спаду. С 1963 по 1974 год это число выросло вдвое, а к 1978 году разводом заканчивалась треть всех браков, в Москве и Ленинграде — половина. Большинство разводов инициировали женщины, часто ссылаясь в качестве основной причины на мужское злоупотребление алкоголем. Разводы стали чаще и в сельской местности, где до тех пор были сравнительно редки. Молодые сельские жительницы не желали терпеть пьющих и жестоких мужей. Теперь женщинам хотелось романтики, «любви с большой буквы»[307]. Если брак не давал им того эмоционального удовлетворения, к которому они стремились, они готовы были его расторгнуть.
Обеспокоенное этими изменениями в семье, руководство страны стало искать пути решения проблем. Много говорили о демографическом кризисе середины 70-х. Снижение рождаемости в европейской части России и нестабильность семей представлялись угрозой производительности и военной мощи; высокая рождаемость в Средней Азии вызвала опасения, что русские скоро будут составлять менее половины населения СССР. Дискуссии, начавшиеся еще при Хрущеве, стали жарче. Женщины как демографический ресурс задавали тон. Ученые и специалисты пытались решить, как побудить женщин в неазиатских регионах СССР рожать больше детей. Некоторые методы, такие как убеждение женщин бросать работу, они сразу же исключили. Экономика по-прежнему зависела от женского труда, и кроме того, пиетет по отношению к Ленину и Марксу не позволял пренебречь установленной ими связью между женским производительным трудом и женской эмансипацией. Введение сокращенного рабочего дня и гибкого графика, чего хотели многие женщины, обсуждалось, но так и не было реализовано. Вместо этого руководство предоставило матерям дополнительную юридическую защиту и финансовые стимулы. Так, новый Семейный кодекс 1968 года запрещал развод с женой
