Об истинной религии - Аврелий Августин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Адеодат. Признаю.
Августин. А замечаешь ли, что в каждом из этих двух предложений есть свое особое имя, в одном – “человек”, в другом – “конь”, а равно – и особый глагол, в одном – “сидит”, в другом – “бежит”?
Адеодат. Конечно, замечаю.
Августин. Значит, если бы я сказал только: “сидит” или “бежит”, ты имел бы право спросить у меня “кто” или “что” с тем, чтобы я ответил “человек”, или “конь”, или “животное”, или что-нибудь еще в этом роде, дабы присоединенное к глаголу имя могло восполнить предложение, т. е. ту мысль, которая может утверждаться или отрицаться.
Адеодат. Понимаю.
Августин. Теперь представь, что мы видим нечто слишком далекое и точно не знаем, животное ли это, или камень, или что иное; а я сказал бы так: “Это животное, поскольку – человек”. Не сказал бы я нелепость?
Адеодат. Безусловно, но ты выразился бы правильно, если бы сказал: “Это животное, если оно – человек”.
Августин. Ты совершенно прав. Итак, в твоем выражении мне нравится “если”, нравится оно и тебе; но и тебе, и мне не нравится в моем – “поскольку”.
Адеодат. Согласен.
Августин. Смотри же теперь, полные ли предложения представляют собою следующие две мысли: нравится – “если”, не нравится – “поскольку”.
Адеодат. Совершенно полные.
Августин. Укажи-ка, что тут – глаголы и что – имена.
Адеодат. Глаголы – “нравится” и “не нравится”, а имена – что же другое, как не “если” и “поскольку”?
Августин. Значит, достаточно доказано, что два союза суть и имена?
Адеодат. Совершенно достаточно.
Августин. Не можешь ли ты теперь и сам, опираясь на то же правило, делать нечто подобное и с прочими частями речи?
Адеодат. Могу.
Глава VI
О знаках, обозначающих самих себя
Августин. Перейдем теперь к другому предмету. Скажи, не представляется ли тебе, что все имена суть названия, а все названия – имена, подобно тому, как мы признали, что все слова суть имена, а имена – слова?
Адеодат. Кроме различных звуков, определяющих эти понятия, я не вижу между тем и другим никакой разницы.
Августин. Пока что воздержусь от возражений, хотя есть люди, которые различают их и по значению; однако, их мнение в настоящую минуту рассматривать не будем. Но ты, несомненно, понимаешь, что мы перешли теперь к таким знакам, которые обозначают себя взаимно, не различаясь между собою ничем, кроме звука, и которые означают вместе со всеми прочими частями речи и самих себя.
Адеодат. Не представляю, о чем ты говоришь.
Августин. Значит, ты не понимаешь, что имя обозначается названием, а название – именем, и притом так, что, за исключением звука букв, они ничем не различаются между собою, насколько это касается имени вообще: ибо в узком смысле слова мы называем именем (существительным) то, что в ряду восьми частей речи занимает такое положение, что не обнимает остальные семь.
Адеодат. Понимаю.
Августин. А это и есть то, что я сказал, а именно – что название и имя означают себя взаимно.
Адеодат. Понимаю, но спрашиваю, что означают твои слова: “которые означают вместе со всеми прочими частями речи и самих себя”?
Августин. Не показали ли нам предыдущие рассуждения, что все части речи могут быть названы именами и названиями, т. е. могут быть обозначены словами “имя” и “название”?
Адеодат. Показали.
Августин. Ну, а если я спрошу тебя, чем называешь ты само имя, т. е. сам звук, выражаемый его двумя слогами, разве ты мне не ответишь, что оно – имя (существительное)?
Адеодат. Отвечу.
Августин. А означает ли себя подобным же образом знак, который мы выражаем двумя слогами, когда говорим “союз”? Ведь это имя не может быть поставлено в число того, что само оно обозначает.
Адеодат. Понимаю.
Августин. А это и значит то, что сказано мною, именно – что имя в ряду того, что оно означает, означает и само себя; а что в этом же роде можно сказать и о названии, ты поймешь сам.
Адеодат. Это уже нетрудно, но вот что мне подумалось: имя имеет общее и частное значение, в то время как название не находится в ряду восьми частей речи; поэтому, я полагаю, что имя и название разнятся между собою и этим, а не одним лишь различным звуком.
Августин. А разнятся ли, по-твоему, имя и onoma чем-либо еще, кроме того звука, которым различаются между собою языки латинский и греческий?
Адеодат. Пожалуй, что больше ничем.
Августин. Итак, мы пришли к следующим выводам: знаки могут означать и самих себя; один знак может взаимно означаться другим: что обозначается одним, то же обозначается и другим; есть знаки, которые, за исключением звука, не различаются между собою ничем.
Адеодат. Полностью с этим согласен.
Глава VII
Краткий обзор предыдущих глав
Августин. Теперь я желал бы, чтобы ты сделал обзор того, к чему мы пришли в нашей беседу.
Адеодат. Попытаюсь. Прежде всего, некоторое время мы исследовали вопрос о том, с какою целью мы говорим, и пришли к тому выводу, что делаем это чтобы учить и припоминать, причем даже задавая вопросы мы стремимся к обучению или припоминанию. Далее, пение, решили мы, не является в прямом смысле разговором. Когда же мы обращаемся с молитвой к Богу, о котором не можем думать, чтобы Он учился или припоминал, слова имеют то значение, что с их помощью мы или надоумливаем самих себя, или же благодаря нам припоминают и учатся другие. Наконец, когда мы окончательно определили, что слова – не что иное, как знаки, и что знаки не могут быть знаками, если они не означают чего-либо, ты предложил стих, значение отдельных слов которого я старался показать; стих был такой:
Если из града такого богам ничего не угодно оставить.
Хотя слово “ничего” этого стиха весьма известно и ясно, однако мы не могли открыть, что оно означает. Когда
