Об истинной религии - Аврелий Августин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Августин. Согласен ли ты, что всякий конь – животное, но не всякое животное – конь?
Адеодат. Кто же в этом станет сомневаться?
Августин. Следовательно, между именем и словом такое же различие, как между конем и животным. Впрочем, ты мог бы возразить, что словом мы обозначаем и то, что может склоняться по временам, например: пишу – написал, говорю – сказал, каковые слова, ясно, не суть имена.
Адеодат. Ты прав, это обстоятельство меня изрядно смущает.
Августин. Не смущайся. Ведь знаками мы называем вообще все, что-либо означающее, в числе чего могут быть и слова. Но знаками мы называем также и воинские штандарты, которые суть знаки в прямом смысле и под которыми слова не разумеются. Теперь, если бы я сказал тебе, что как всякий конь – животно‰ но не всякое животное – конь, так же точно всякое слово – знак, но не всякий знак – слово, ты, думаю, в этом бы нисколько не усомнился?
Адеодат. Теперь я понимаю и совершенно согласен с тем, что между словом вообще и именем такое же различие, как между животным и конем.
Августин. А знаешь ли ты также, что когда мы говорим “животное”, то это четырехсложное имя, произнесенное вслух, – одно, а то, что им обозначается – совсем другое.
Адеодат. С этим я уже и прежде полностью согласился.
Августин. А все ли знаки, по-твоему, означают нечто иное, чем они есть сами по себе, подобно тому, как когда мы говорим “животное”, то это четырехсложное слово никоим образом не означает того, что оно суть?
Адеодат. Не все, конечно; ибо слово “знак”, например, означает не только все знаки вообще, но и само себя: оно – слово, а все слова – непременно знаки.
Августин. А не применим ли подобный подход и к двухсложному слову “слово”? Ведь им обозначается любое слово, в том числе и оно само.
Адеодат. Вполне применим.
Августин. А не скажем ли мы то же самое и об имени? Ибо оно означает и имена всех родов, и само оно – имя среднего рода. Ведь если бы я спросил тебя, к какой части речи принадлежит имя, ответ твой был бы правильным только в том случае, если бы ты сказал, что оно – имя (существительное).
Адеодат. Полностью с тобой согласен.
Августин. Итак, есть знаки, которые, означая другое, в то же время означают и самих себя.
Адеодат. Есть.
Августин. Не представляется ли тебе таким вот знаком и двухсложный знак “союз”?
Адеодат. Ни в коем случае, ибо то, что им обозначается, не суть имя; сам же он – имя.
Глава V
О взаимно означающих друг друга знаках
Августин. Ты неплохо проник в суть вопроса. Теперь обрати внимание вот на что: не встречаются ли такие знаки, которые взаимно означают друг друга? Например, слово “союз” и то, что им обозначается: “если”, “или”, “и”, “ибо” и т. д., в таком взаимном отношении не находятся, поскольку, хотя все эти частицы и определяются одним этим термином, но сам он не обозначается ни одной из них.
Адеодат. Понимаю. Будь добр, продолжай.
Августин. Разве ты не знаешь, что когда мы говорим, например, “имя” и “слово”, мы произносим два слова?
Адеодат. Знаю.
Августин. А когда говорим “имя” и “слово”, то разве мы не произносим два имени?
Адеодат. Произносим.
Августин. Следовательно, ты понимаешь, что как имя означается словом, так, в свою очередь, и слово – именем.
Адеодат. Понимаю.
Августин. Можешь ли ты сказать, чем они различаются между собою, за исключением того, что пишутся и произносятся различным образом?
Адеодат. Пожалуй, могу: думаю, различие это было указано мною несколько раньше. Когда мы говорим “слово”, то обозначаем этим все, что с известным значением произносится членораздельно голосом; отсюда, всякое имя, а равно и сам термин “имя”, есть слово, но не всякое слово есть непременно имя (существительное), хотя сам термин “слово” есть имя (существительное).
Августин. Ну, а если бы кто-нибудь начал утверждать, что как всякое имя есть слово, так и всякое слово – имя: смог бы ты в этом случае найти между ними какое-нибудь различие, кроме различных звуков и букв?
Адеодат. Не смог бы да и не думаю, чтобы между ними было какое-либо сущностное различие.
Августин. Ну, а если все, что с известным значением произносится членораздельно голосом, хотя и представляет собою и слова, и имена, однако по одной причине бывает словом, а по другой – именем, то разве между тем и другим не будет в этом случае никакого различия?
Адеодат. Не понимаю, каким образом.
Августин. Но, по крайней мере, ты должен понимать, что все окрашенное видимо, а все видимое – окрашено, хотя эти два слова имеют каждое свое, причем различное значение?
Адеодат. Это понятно.
Августин. Но ведь точно также и всякое слово может быть именем, а всякое имя – словом, хотя эти два имени или слова имеют различное значение.
Адеодат. Теперь вижу, что это возможно, но как это возможно – прошу тебя мне показать.
Августин. Полагаю, ты знаешь, что все, произносимое членораздельно и с известным значением, воздействует прежде всего на слух, посредством коего и воспринимается, а затем уже передается памяти, чтобы быть распознанным.
Адеодат. Знаю
Августин. Следовательно, когда что-либо произносится вслух, то процесс восприятия состоит не из одного, а, по крайней мере, из двух действий?
Адеодат. Верно.
Августин. Ну, а если название “слово” произошло от одного из этих двух действий, а “имя” – от другого; т. е. “слово” от того, что как бы поражает слух, а “имя” от познания[15], так что первое дано слухом, а второе – душой?
Адеодат. Соглашусь, если покажешь, каким образом мы можем называть каждое слово именем.
Августин. Охотно. Думаю, что ты помнишь, что так называемое местоимение ставится вместо имени, хотя обозначает предмет и менее полно, нежели имя (существительное). Полагаю, что тот, у кого ты изучал грамматику, так определил его: “Местоимение – это часть речи, подставляемая вместо имени (существительного) и имеющая то же самое, только менее полное значение”.
Адеодат. Припоминаю это определение и целиком его одобряю.
Августин. Итак, ты видишь, что, согласно с этим определением, местоимения служат только именам и могут быть подставлены только вместо них; например, когда говоришь: “сей муж”, “сам
