Человек системы - Георгий Арбатов

В общем, убежден, что ни Громыко, ни Андропову я на эту проблему глаза не открыл. Она обсуждалась у нас, о ней писала к тому времени западная печать, о ней говорили во время официальных контактов с Западом. Но сама мысль о сдержанности, об умеренности в военных делах была тогда нам, наверное, совершенно чужда. Возможно, даже из-за глубоко сидевшего в нас комплекса «неполноценности» – ведь в вооружениях нам после войны все время приходилось догонять США. У меня даже сложилось впечатление, что, как только у нас появлялась система оружия, вызывавшая на Западе большой шум, мы начинали ликовать: вот, мол, какие мы сильные и умные – смогли ущемить, напугать самих американцев и НАТО. В эти годы без видимой политической нужды мы взахлеб вооружались, как запойные.

Еще один фактор, способствовавший подрыву разрядки во второй половине семидесятых – начале восьмидесятых годов, – это болезнь Брежнева. Я считаю так не потому, что придерживаюсь высокого мнения о его дипломатических способностях – они были весьма скромны. Дело в другом: когда серьезно и долго болеет лидер страны, так серьезно, что раз за разом прокатывается волна слухов о его близящейся кончине и мир гадает о его возможных преемниках, очень большую власть забирает высший эшелон бюрократии, в том числе военной.

Мне кажется, будь Л.И. Брежнев в нормальном состоянии, он не дал бы себя убедить, что следует строить Красноярскую радиолокационную станцию. Тем более что Министерство обороны, вносившее вопрос, не скрывало: выбор места для станции на территории страны представляет собой прямое нарушение Договора ОСВ-1, которым Брежнев, кстати, очень гордился, считал – и по праву – большим достижением.

Думаю, в значительной мере за счет болезни Брежнева можно отнести и неудачу первых контактов с правительством Д. Картера. В частности, миссии тогдашнего государственного секретаря С. Вэнса в Москве в марте 1977 года.

Конечно, вина за это лежит также на американской стороне. Большой ущерб был, в частности, нанесен внезапным отказом Вашингтона от владивостокской договоренности, вызвавшими очень нервную реакцию в Москве демонстративными контактами президента США с видными диссидентами. Но это не снимает с нас ответственности за отсутствие гибкости, неумение не только быстро приспособиться к изменившейся ситуации, но даже по-хорошему расстаться, делать хорошую мину при плохой игре, не создавать впечатления провала. Это были первые переговоры с США на высоком уровне, в которых Брежнев не принимал непосредственного участия – их вели Громыко, Устинов и Андропов. И, по рассказу присутствовавших, Брежнев потом им в сердцах сказал: «Вот, первый раз поручил вам самим вести переговоры, а вы их провалили».

Произошло то, что должно было произойти. Правление «комитетом», группой людей дает возможность обсуждать проблемы. Но делает очень трудным принятие решений. Особенно если речь идет о переговорах с другой стороной. Они определяют неизбежность компромиссов. Значит, каждый должен делать уступки. Но на уступки – это всегда дело болезненное – будет скорее готов лидер, облеченный властью и несущий в то же время персональную ответственность за все дело в целом.

Словом, переговоры окончились неудачей. Потом, правда, ситуацию общими усилиями удалось исправить. Но было потеряно драгоценное время, может быть, как раз те шесть-семь месяцев, которых не хватило в 1979 году, чтобы ратифицировать договор, изменить международную обстановку и тем самым предотвратить развитие других неприятных политических тенденций и событий (включая, возможно, ввод войск в Афганистан).

События во многих сферах жизни происходили просто невероятные, невероятные по своей нелепости. Скажем, прямо-таки помешательство с гражданской обороной, огромные затраты на нее, непрерывные учения, введение в штаты почти каждого предприятия и учреждения соответствующего должностного лица. Как будто со дня на день ждали войны, думая, что она будет похожей на прошлую, а не современной, ядерной, для которой предусматриваемые меры выглядели смехотворными, чудовищно глупыми. Но это были опасные глупости. Они спровоцировали очередной приступ военного психоза в США. Я даже поначалу не мог поверить американским данным, до хрипоты спорил с американцами. А потом, увы, узнал, что многое из того, в чем нас обвиняли, было правдой.

В последние годы пребывания у руководства Л.И. Брежнева на решения военных, по существу, некому было и жаловаться. Отдельных руководителей Министерства обороны это совершенно испортило, разбаловало – они стали капризными, позволяли себе любую блажь. Маленький пример из работы в «Комиссии Пальме». Одной из интересных идей окончательного ее доклада, утвержденного в 1982 году, было предложение о создании коридора, свободного от ядерного оружия, в центре Европы, вдоль линии, разделявшей войска НАТО и ОВД. Военные – маршал Н.В. Огарков, а за ним Д.Ф. Устинов, к которому я пытался апеллировать, – ничего не объясняя, не пытаясь даже вникнуть в проблему, сказали категорически «нет». Я попробовал просить о помощи Андропова, но он на меня замахал руками: «Ты что, хочешь, чтобы я из-за тебя ссорился с Устиновым?»

А ведь идея соответствовала и интересам безопасности в Европе, и нашим интересам, а главное – нельзя же было нам, Советскому Союзу, брать на себя вину перед общественностью за ее срыв. Но кто в тот момент хотел слушать доводы, внимать здравому смыслу! Выкручивался я из положения собственными силами, придумав довольно невинную оговорку в сноске. Но даже ею, как я узнал потом, остались недовольны, и, если бы не изменившаяся вскоре ситуация, могли бы быть неприятности. Чтобы завершить эту тему, скажу, что вскоре мы идею этого коридора полностью поддержали и даже готовы были идти дальше – на вывод из этой полосы ряда других систем оружия.

В целом, несмотря на значительные трудности и осложнения, работа и «Комиссии Пальме» стала очень важным этапом в моей жизни, оказала большое влияние на мое понимание политики и международных отношений. Уже потому, что в течение нескольких лет мне пришлось постоянно общаться, спорить и находить взаимоприемлемые точки зрения с целым рядом крупных политиков, людей умных, неординарно мыслящих. Я имею в виду самого Улофа Пальме, Вилли Брандта, Гру Харлем Брундтланд, Эгона Бара, Дэвида Оуэна, а также не участвовавших в комиссии, но активно сотрудничавших с ней Раджива Ганди, Бруно Крайского, Пьера Трюдо, Беттино Кракси, сменившего Пальме на посту премьер-министра Швеции Нигвара Карлссона и ряд других.

Но главным было даже другое. Комиссия стала своеобразным исследовательским центром, где в обстановке вновь обострившихся, накалившихся международных отношений, на основе коллективного опыта, коллективными усилиями в открытой, честной, иногда жесткой дискуссии рождались новые идеи, мышление, соответствовавшие ядерной эпохе. В связи с этим я прежде всего назвал бы идею «безопасности для всех», или «взаимной безопасности» (два варианта перевода названия основного доклада комиссии). Суть ее в следующем: нельзя обеспечить свою безопасность за счет или в ущерб безопасности других; безопасности можно достичь лишь вместе, на основе взаимности. Новый подход был продемонстрирован и в отношении ядерного оружия – комиссия поставила под вопрос его ценность в качестве инструмента сдерживания и фактора военной стабильности. А так называемое ядерное оружие поля боя было определено как дестабилизирующее (с этим и была связана идея свободного от этого оружия трехсоткилометрового коридора вдоль линии соприкосновения двух военных блоков).