Человек системы - Георгий Арбатов

Так ли уж надо быстро вытаскивать из ужасающей отсталости свою строительную промышленность, если для сооружения или реконструкции важных объектов можно пригласить финских, югославских или шведских строителей? А наиболее дефицитные материалы и сантехнику импортировать из Западной Германии, обои и мебель – из других западных стран?

Хотел бы быть правильно понятым: я отнюдь не разделяю позиции тех, кто вообще, так сказать, принципиально против экспорта нефти или других ценных, невозобновимых природных ресурсов. Надо быть реалистами. Конечно, лучше экспортировать видеомагнитофоны, авиалайнеры, на худой конец, автомашины и приборы, не нефть. Но если у тебя нет конкурентоспособных наукоемких товаров, даже продукции обрабатывающей промышленности – деваться некуда.

Но при этом, во-первых, нельзя дать убаюкать себя временным благополучием, надо помнить, что до бесконечности крупномасштабный экспорт природного сырья продолжаться не может. Рассматривать эту возможность заработать конвертируемую валюту следует как передышку, которую надо использовать для приведения в порядок своего народного хозяйства, включая устранение хронических дефицитов (например, зерна и продовольствия, равно как обычного, ординарного промышленного оборудования), которые покрываются при помощи импорта, а также развитие экспортных отраслей в своей собственной обрабатывающей промышленности. Но этого сделано не было. Мне кажется, точка зрения, что именно из-за свалившегося в наши руки нефтяного богатства мы заморозили попытки продвигать реформы в экономике, имеет под собой основания.

И, во-вторых, сам этот бесценный клад надо было осваивать без лихорадочной спешки, основательно все продумав. Чтобы миллиарды кубометров попутного газа – этого ценнейшего сырья – не сгорали в факелах, только отравляя атмосферу. Чтобы с толком осваивались регион, его инфраструктура, нормально жили люди, одновременно с ростом добычи нефти создавались мощности такой ее переработки, которая приносила бы максимальный экономический эффект. Чтобы нефте-, газо– и продуктопроводы строились основательно и безопасно и тоже с максимальным экономическим эффектом. Чтобы и самим вести политику, с таким успехом проводившуюся после 1973 года на Западе, – политику радикального энергосбережения. Мы в этом плане оказались, наверное, самой отсталой страной в мире. Страной, занимающей первое место в мире по добыче нефти, но из-за нехватки горючего ежегодно переживающей серьезные сбои в авиационных перевозках, испытывающей дефицит бензина для своего весьма скромного автомобильного парка и, ко всему прочему, теряющей из-за нехватки горючего для тракторов и грузовых машин значительную часть столь необходимого урожая зерна, что заставляет продавать за рубеж еще больше нефти, чтобы его импортировать. Только один факт, говорящий о скрытых здесь резервах. По подсчетам японской исследовательской организации «Тораи», если бы советская металлургия работала по той же технологии, что и японская (кстати, построенная в значительной мере по советским лицензиям и патентам), экономия энергии была бы примерно равна выработке всей атомной энергии Советского Союза. Об этом мы докладывали руководству, я в том числе, но Министерство металлургии умело «замотало» проблему. И не в годы застоя, а уже в 1988 году.

И я, и многие мои коллеги в конце семидесятых – начале восьмидесятых годов не раз думали, что западносибирская нефть спасла экономику страны. А потом начали приходить к выводу, что одновременно это богатство серьезно подорвало нашу экономику: постоянно откладывались назревшие и перезревшие реформы. В свете этого горького урока, преподанного нам историей, задумывался и о другом: что в наше время, пожалуй, нет стран, которые бы вырвались вперед, разбогатели благодаря изобилию природных ресурсов. Есть редкие исключения вроде малочисленных по населению, но очень богатых нефтью и с толком распорядившихся этим богатством стран Персидского залива. Это исключение на фоне тоже богатых нефтью, но не добившихся таких успехов Мексики, Нигерии, Венесуэлы, многих других стран лишь подтверждает правило. И наоборот, ни Япония, ни Западная Германия, ни Южная Корея практически не имеют природных ресурсов, как и многие другие развитые или быстро развивающиеся страны. Но у нас как раз идеальное сочетание – богатые естественные ресурсы и большая наука, и культура, трудовые ресурсы, население, которое, я уверен, готово и сможет хорошо работать, если для этого будут созданы необходимые условия и запущен на полные обороты механизм материального и морального стимулирования, поощрения предприимчивости и конкуренции.

Но я отвлекся. Возвращаясь к тягостным временам нарастающего упадка в нашей экономике – как, впрочем, и в других сферах общественной жизни, хотел бы обратить внимание еще на одну их характерную черту. Это – беспрецедентный, что называется, махровый расцвет бюрократизма, ведомственности, аппаратного всевластия и произвола. Резко возросло количество министерств. И, наверное, в такой же мере снизилось «качество» министров и их аппарата. Все решения принимались на самом верху, но вместе с тем «верх» не мог по-настоящему принять ни одного решения – на каждое из них требовались согласования, исчислявшиеся десятками, а иногда и сотнями. А кроме того, претворение в жизнь любого решения руководства потом, когда его примут, опять отдавалось на произвол аппарата. Всегда было множество чиновников, которые могли любое дело испортить, и очень мало таких, которые бы могли и хотели помочь, и почти никого, кто нес бы за что-то настоящую ответственность. До невероятных размеров разросся бюрократический аппарат управления внизу – только в сельском хозяйстве его численность достигла трех миллионов человек (больше, чем число всех фермеров в США!). Словом, экономика развивалась не по экономическим законам социализма, как вещали на всех углах жрецы от политэкономии, а по «законам Паркинсона» – в соответствии с корыстными интересами ведомств и бюрократии.

Политика, государство, партия

Мне кажется, что в политике, во всей политической надстройке, как, впрочем, и в экономике, после Сталина все более очевидным становилось одно фундаментальное противоречие. Модель хозяйствования, политической власти, государственного управления, созданная в период чрезвычайных условий, при, так сказать, осадном, если не военном положении, вдруг оказалась перенесенной в более или менее нормальные условия. Когда не было войны и она была маловероятной, во всяком случае, в обозримом будущем, когда не надо было восстанавливать после войны страну, когда уже не существовало сплошь враждебного капиталистического окружения, когда не было даже вождя-бога, оруэлловского Старшего Брата, по воле, желанию, даже капризу которого приходилось все переворачивать вверх дном.