Адольф Гитлер. Легенда. Миф. Действительность - Вернер Мазер

Ссылка Гитлера на «кандидата в раввины Шауля» характерна не только для его способа аргументации, направленного на достижение эффекта, но и для его ассоциаций. Родители Павла были членами еврейской общине в Тарсе, где семья имела гражданство как Тарса, так и Рима, благодаря чему была защищена от унижений и в любое время имела право направить жалобу императору. «Возможность получения римского гражданства, появившаяся со времен Августа, значила в то время очень многое и существенно отличала молодого человека (Павла. — Прим. автора) от бедных галилейцев, стоявших во главе первообшины». Уже эти рассуждения Гитлера, нашедшего связь между тем фактом, что еще не обращенный в веру «Шауль жестоко преследовал едва зародившуюся христианскую общину», и сменой имени на Павла, демонстрируют, каким образом он произвольно изменял документально подтвержденные исторические факты с помощью некоторых знаний языка и истолковывал их на свой лад, если они не вписывались в рамки его представлений. То, что Гитлер в дискуссиях порой не только использовал еврейские слова (например, в диспуте с Эккартом употреблял слово «pea» в значении «близкий», «соплеменник»), но и этимологически интерпретировал их, не может служить доказательством, что он самостоятельно занимался еврейской этимологией. Недвусмысленная ссылка Эккарта на то, что Гитлер почерпнул эти знания из основанного им в конце 1918 г. антисемитского журнала «Ауф гут дойч», носившего красноречивый подзаголовок «Еженедельник за порядок и право», может быть безусловно принята как исчерпывающее объяснение. Для художника Гитлера, который мыслил исключительно образами и обладал поразительной памятью, не составляло особого труда выучить в относительно короткие сроки достаточный запас еврейских слов (и букв), которые могли в дальнейшем оказать ему помощь.

То, что Гитлер в период с 1919 по 1924 г. не мог самостоятельно понять из иностранных публикаций, ему могли разъяснить его владеющие иностранными языками и опытные друзья Герман Эссер, Дитрих Эккарт и Эрвин фон Шойбнер-Рихтер.[210] Герман Эссер, единственный из них, кому удалось пережить 1923 г., подтверждал спустя двадцать пять лет после своей первой встречи с Гитлером, что это в действительности так и было.

Иностранные слова Гитлер употреблял охотно и всегда правильно, хотя и не всегда грамотно писал их. По данным Генриха Хайма, 7 марта 1942 г. в одной из «застольных бесед» в «Вольфе-шанце» он заявил, что «мы должны радоваться», что благодаря иностранным словам «располагаем богатыми средствами выражения оттенков», и должны быть благодарны, что «иностранные слова, ставшие для нас понятиями, добавляют новые краски в речь». «Представьте себе, — говорил он, — что мы начнем искоренять иностранные слова. Где та граница, где нужно сделать остановку? Я уж не говорю об опасности ошибок относительно корней слов… Если вместе с понятием из иностранного языка позаимствовано слово, укоренившееся у нас, и если оно звучит хорошо, то это можно только приветствовать как средство обогащения нашего языка». Чтобы избавить людей от трудностей при написании иностранных слов, которые он и сам испытывал, Гитлер требовал, чтобы их написание совпадало с произношением, чтобы каждый мог их правильно произнести.

То, что Гитлер хранил свои знания языков буквально «в тайне», объяснялось его мнением, что великие личности, демонстрируя свои несовершенные способности и знания, теряют авторитет и значимость. Своей секретарше Кристе Шредер он доверительно сказал, что может понимать не слишком быструю английскую и французскую речь. Старший переводчик Пауль Отто Шмидт считал, что «Гитлер каким-то образом замечал, когда интерес его собеседников начинает ослабевать». Когда иностранные партнеры Гитлера по переговорам, например регент Хорти, владели немецким языком, он отказывался от услуг переводчика. Время, пока делался перевод на переговорах, он использовал для того, чтобы обдумать и сформулировать ответ, так как в общих чертах уже понял, что сказал его собеседник (английский или французский). Он придавал большое значение умению политика не только молниеносно принимать решения, но и точно формулировать их, хотя при этом порой отходил от темы и затрагивал второстепенные вопросы и проблемы. Андреас Хильгрубер, работая над документальной книгой «Государственные деятели и дипломаты в гостях у Гитлера», пришел к следующему выводу: «Гитлер обладал искусством употреблять слова, скрывавшие его намерения и изображавшие вещи в таком свете, который отвечал его тактическим целям в данной беседе». Нет необходимости еще раз подчеркивать и доказывать, что его знаний французского и английского языков было для этого недостаточно.

С пунктуацией и орфографией у Гитлера дело обстояло так же, как и у большинства художников. Его отношение к правописанию и в годы занятий живописью, и позже отличалось небрежностью, легкомысленностью и непоследовательностью. Слова, которые он в молодости писал правильно, если нужно было произвести хорошее впечатление или вызвать положительную реакцию, он нередко писал с ошибками, когда не ставил перед собой такую цель. Достаточно бегло посмотреть на его письмо того времени, чтобы с первого взгляда сказать, по какому поводу оно написано. Если почерк красивый, то все слова, правильность написания которых ему была известна, написаны грамотно. Если письмо написано небрежным почерком, то слова изобилуют ошибками. Позднее, в конце двадцатых годов, эти различия сглаживаются. Трудно однозначно ответить, почему он зачастую вопреки своему желанию делал орфографические ошибки. Можно лишь предположить, что за этим стояло неосознанное желание воспротивиться обязательным правилам, которые установил не он сам. Во всяком случае, это ярко выраженная черта его характера, которая позволяет точно проанализировать его почерк. После окончания школы Гитлер был в состоянии писать безупречные с орфографической точки зрения письма. Однако в пунктуации он постоянно делал множество ошибок, как и большая часть художников, в том числе с высшим образованием, у которых расстановка знаков препинания определяется зрительными образами.

Написанные им до 1908 г. письма и открытки своему другу Кубицеку относятся как к одной, так и к другой категории. Особое место среди ранних писем занимает благодарственное послание, которое он направил женщине, представившей его в 1908 г. профессору искусства Роллеру. В нем нет ни единой ошибки.

В его письмах с фронта во время первой мировой войны содержится, несмотря на их необычно большой объем, меньше орфографических ошибок, чем в его коротких довоенных письмах, хотя ему приходилось употреблять в них множество иностранных слов, названия французских населенных пунктов, новые понятия, имена и формулировки, а на фронте у него наверняка не было учебников правописания.