Воевода - Дмитрий Евдокимов

Гагарин не отвечал на возражения, толкнул локтем Григория Сунбулова:

   — Давай зачитывай грамоту, что давеча составлял по совету в полках, со служилыми людьми иных городов.

Сунбулов выдвинулся вперёд и по свитку зачитал:

   — «Князя Василия Шуйского одною Москвою выбрали на царство, а иные города того не ведают, и князь Василий Шуйский нам на царстве не люб, и для него кровь льётся, и земля не усмирится: чтоб нам выбрать на его место другого царя?»

Иногородние, бывшие на площади, одобрительно зашумели. В ответ поднял свой голос не устрашённый нанесёнными ему оскорблениями патриарх Гермоген:

   — До сих пор Москва, ни Новгород, ни Казань, ни Астрахань, ни Псков и ни которые города не указывали, а указывала Москва всем городам! Государь царь и великий князь Василий Иванович возлюблен и избран и поставлен Богом и всеми русскими властями и московскими боярами и вами, дворянами, всякими людьми всех чинов и всеми православными христианами, из всех городов на его царском избрании и постановлении были в то время люди многие, и крест ему, государю, целовала вся земля, присягала добра ему хотеть, а лиха не мыслить!

Тимофей Грязной зло выкрикнул:

   — Шуйский тоже крест целовал, что не будет никого наказывать без совета с боярами! А на деле что? Проведали мы, что он тайно побивает и в воду сажает братию нашу, дворян и детей боярских, жён и детей, и таких побитых с две тысячи!

   — Как же это могло статься, что я ничего не знаю? В какое время и кто именно погиб?

Грязной смешался, затрудняясь назвать имена, хотя слухи о тайных казнях по приказу Шуйского по Москве ходили давно.

Кто-то из заговорщиков, чтобы поддержать его, заорал, возбуждая толпу:

   — И теперь повели многих нашу братию сажать в воду, за это мы и стали!

Патриарх снова ехидно спросил:

   — Да кого ж именно повели в воду сажать?

Говоривший начал крутить:

   — Мы послали уже ворочать, сами увидите!

Однако ему никто не поверил, слишком растерянно он это произнёс.

Кто-то крикнул:

   — Врут они всё!

Воспользовавшись настроением толпы, Гермоген распалился гневом на заговорщиков:

   — Вы забыли крестное целование, немногими людьми восстали на царя, хотите его без вины свесть, а мир того не хочет, да и не ведает, да мы к вам в тот совет не пристаём!

С этими словами Гермоген отвернулся от толпы и медленно пошёл восвояси, окружённый подоспевшими священнослужителями. Заговорщики больше не посмели его задержать, они вопросительно поглядывали на своих вождей. Надежда на успех восстания таяла: москвичи явно не хотели вмешиваться.

Роман Гагарин тем не менее призвал:

   — Пошли ко дворцу Шуйского, мы его сами скинем!

Однако число заговорщиков стало редеть и ко дворцу подошло их значительно меньше половины. Шуйский успел подготовиться к встрече: у крыльца цепью стояли стольники, с ними несколько сот стрельцов. Государь вышел на крыльцо и в ответ на крики с требованием оставить престол с торжествующей ухмылкой ответил:

   — Зачем вы, клятвопреступники, ворвались ко мне с такой наглостью? Если хотите убить меня, я готов принять мученическую смерть, но свести меня с престола без бояр и всей земли вы не можете!

Заговорщики вынуждены были ретироваться в Тушино. Впрочем, их никто не преследовал. В их числе были князь Фёдор Мещёрский и «возмутитель» Михайло Молчанов, которые рассказали «царику», будто Шуйский валялся у них в ногах, вымаливая прощение. А Василий Голицын как ни в чём не бывало занял своё место в боярской думе.

На следующий день Гермоген, потрясённый случившимся, обратился в стан врага со своим посланием, принёсшим ему славу «второго Златоуста»:

«Ко всем прежде бывшим господам и братиям и всему священническому и иноческому чину, и боярам, и окольничим, и дворянам, и дьякам, и детям боярским, и купцам, и приказным людям, и стрельцам, и казакам, и всяким ратным и торговым и пашенным людям, бывшим православным христианам всякого чина, и возраста же, и сана, иные же из-за грехов ваших против нас обретающихся, не знаю, как вас и назвать, — недостаёт мне слов, болезнует моя душа, болезнует сердце моё, и всё внутри у меня терзается, и все суставы мои содрогаются. И плачу, и говорю, и рыдаю: помилуйте, помилуйте, братья и чада единородные, отпадение от своих душ и родительских, от жён своих и чад, от сродников и друзей, вразумитесь и вернитесь!

Узрите отечество своё, расхищаемое чужаками и разоряемое, и святые иконы и церкви поругаемые, и неповинную кровь проливаемую, которая вопиет к Богу, словно кровь праведного Авеля, прося отмщения. Вспомните, на кого воздвигаете оружие? Не на Бога ли, сотворившего вас, не на жребий ли великих чудотворцев и Пречистой Богородицы, не на свою ли единоплеменную братию? Не своё ли отечество разоряете, перед которым многие орды иноплеменных изумлялись, а ныне вами же ругаемое и попираемое?

Заклинаю же вас именем Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа отстать от такого начинания, пока ещё есть время к познанию, да не до конца погибнете душами вашими и телами. А мы, по данной нам благодати Святого Духа, обращающихся и кающихся воспримем и о прощении вашего согрешения, вольного и невольного, общим советом, соборно, с возлюбленными единомышленниками нашими российскими митрополитами и архиепископами и епископами и со всем освящённым причтом молить должны Бога и о провинностях ваших. И у государя прощения испросим: милостив и непамятозлобив и знает, что не все по своей воле всё это творят.

И те из ваших братьев, которые в субботу сыропустную восстали на государя и ложные и грубые слова изрекали, так же как и вы, тем вину простил, ныне они у нас невредимы пребывают, и жёны ваши и дети также на свободе в своих домах пребывают. Это ли не милость и не воздаяние зла за зло? А если и было кому малое наказание за такую провинность, то это малость. И если в ком душа льва некроткого, то благодеяние преодолеет его. И ещё чины и мнения раздаст вам самозванец, лжец он — раздаёт чужие, а не свои. И если захочет Бог, и вы справитесь, и того не лишены будете, только помилуйте души свои».

Увещевания патриарха не помогли: и месяца не прошло, как боярин Василий Бутурлин поспешил донести Шуйскому о новом заговоре. На этот раз заговорщики намеревались тайно убить царя. И особенно потрясло Шуйского то, что во главе заговора был его закадычный друг детства боярин Иван Крюк-Колычев. Тот самый, кому Шуйский доверил ключи от сдавшейся Тулы. Василий Иванович сам присутствовал на пытках Крюка-Колычева, чтобы узнать о причинах его предательства и о сообщниках. Но тот упрямо молчал. По приказу царя его обезглавили на Красной площади.

Народ, глядя на казнь, угрюмо молчал. В Москве вновь росло недовольство Шуйским. Причиной тому явилась непомерная дороговизна. Блистательная победа Пожарского над Лисовским не получила должного развития. Хотя Шуйский вынужден был заменить милого его сердцу своим доносительством коломенского воеводу Ивана Пушкина на более опытного военачальника Василия Фёдоровича Масальского, тот тоже предпочитал действовать наверняка, отсиживаясь за толстыми стенами крепости. В результате польский ротмистр Млотский беспрепятственно оседлал дорогу, преградив доступ обозам с хлебом в Москву. Когда Прокопий Ляпунов попытался отбить поляков от Коломны, им на помощь из Тушина пришли казаки под командованием Юрия Беззубцева и Ивана Салтыкова, сына предателя Михаилы Глебовича Салтыкова.

Подвоз хлеба и прочих продуктов прекратился, что сразу привело к повышению цен. Доведённые до отчаяния московские чёрные люди ворвались во дворец государя с криками: «До чего нам дожидаться? Хлеб дорогой, промыслов никаких нет! До чего это дойдёт? Уже нам голодной смертью помирать!»

Шуйский кое-как утихомирил людей обещанием, что скоро придёт из Новгорода Скопин-Шуйский с отрядом шведских солдат. Действительно, Скопин прислал известие о подписании в Выборге договора со шведами. Условия его были самые кабальные. «Доброхот Карлус» потребовал отказа русского правительства навсегда от притязаний на Ливонию. Кроме того, царь дал согласие на уступку шведам Корелы со всем уездом. В свою очередь король обещал предоставить пять тысяч солдат — три пеших и две конных, которым полагалось платить жалованье по тридцать две тысячи рублей в месяц. Сверх того, Скопин должен был дать войску пять тысяч рублей по прибытии на границу с Русским государством. Король обещал также прибавить безденежно вспомогательного войска сколько пожелается, с условием, чтобы и московский государь отпустил безденежно шведскому королю войска в случае нужды.

Сразу же после подписания договора и выплаты денег не в зачёт шведское воинство двинулось в длинный путь, огибая Ботнический залив. Его предводителем стал Яков Понтус де Ла-Гарди[89], выходец из французских гугенотов, эмигрировавших в Швецию.