Призрак Проститутки - Норман Мейлер

Я не знал, что делать дальше. Эластичный пояс казался непреодолимым препятствием. Я протрезвел и ни на шаг не продвигался — по счастью, член мой по-прежнему находился в боевом состоянии. Он уже много лет ждал. У меня было такое чувство, будто вокруг меня собираются давно умершие Хаббарды. В этой призрачной комнате, более подходящей для похоронного бюро, чем для живых тел, желание жаркой нитью обволакивало меня — таким особенно жарким бывает одно волокно в разогреваемой связке. И однако же мое желание минимально подогрело Ингрид; преодолев молчаливое обоюдное сопротивление, мы проделали четыре шага до кровати, и Ингрид легла на край, ловкими движениями отстегнула крючки и защипки на поясе и поочередно спустила чулки, вызвав во мне новый тоненький приступ желания. Эти небрежно спущенные чулки привели мне на память порнографические дагерротипы примерно 1885 года, которые, когда я был маленький, лежали в старой жестяной коробке отца в Мэне. Возможно, и у отца они лежали с детства. Еще одно полено воспоминаний брошено в огонь.

Так при свете двадцатипятисвечовых лампочек я впервые — без всяких предупреждений — увидел влагалище. Словно вор, пришедший грабить дом и не желающий задерживаться, я расстегнул брюки, и Ингрид радостно охнула при виде того, как у меня стоит. Я же, взглянув еще раз на это хранилище женских секретов, чуть не упал на колени, чтобы поклониться ему и вдоволь насладиться зрелищем этого чуда, но, будучи мальчиком хорошо воспитанным, не осмелился слишком долго глазеть, да и немного страшился этого влагалища, обладавшего способностью своими складочками и пустотами доводить человека до невообразимого блаженства. Поэтому я приложил головку моего члена к тому месту, куда, как я считал, он должен войти, и нажал — раздался хриплый вскрик, в котором звучал укор; Ингрид протянула руку, взяла меня и двумя ловкими пальцами направила куда нужно — я заработал.

— Нет, Гарри, verwundbur[32]! Мне здесь больно. Полегче, полегче. Ты же mein Schatz, liebste Schatz[33], мой солдатик.

Она расстегнула бюстгальтер, у которого застежка была спереди, о чем я не знал, и при виде ее грудей, немного тощих, но все равно грудей, моих первых обнаженных женских грудей, я двинул как следует, оттянулся и снова двинул и, вступив в край секса (где дальние рубежи разума, очевидно, взрываются), вдруг увидел, да, буквально увидел Аллена Даллеса, рассказывавшего нам в день поступления о девушке на теннисном корте. Я двинул, оттянулся, снова двинул и тут осознал, что я в ней, внутри. Это был другой мир, и ее нутро стало первой остановкой на пути в рай, но какая-то частица меня была оскорблена происходящим. Как все это мерзко, как грязно! Не нравилось мне и то, какой запах исходил от нас в этой душной комнате. От нее пахло несомненно, хотя и еле уловимо, алчностью, как от кошки, думающей только об одном, — печальным запахом гнили в море.

Так я и застрял между любовником, приобщившимся к гипнозу любви, и соглядатаем, наблюдающим акт любви. И все наяривал — туда-сюда.

Вскоре Ингрид стала влажной и уже не морщилась всякий раз, как я входил глубже, или, пожалуй, морщилась меньше. Я, должно быть, провел всю процедуру со страшной быстротой, ибо отрицательные впечатления все возрастали — эта жалкая комната и эта бедная, голодная девчонка, которая любила меня за чисто внешние признаки — за то, что я прежде всего американец. Я пребывал одновременно в двух мирах — в мире наслаждения и в мире отсутствия всякого удовольствия — и продолжал трудиться, боясь, что, если остановлюсь, тут же сникну, затем наступил момент, когда я весь взмок. Я стоял голыми ногами на полу холодной, похожей на ледник, комнаты, передо мной распласталась на кровати незнакомая молодая женщина, и чресла мои не пылали огнем. Я превратился в перпетуум мобиле, в этакую машину, я был в чистилище желания и наяривал вовсю, еще и еще, пока передо мной не возникла задница Батлера, — машина сразу забарахлила, дернулась, сотряслась, и жаркие волны побежали по моему телу, предвещая наступление неизбежного. Влагалище Ингрид мелькало перед моим мысленным взором рядом с задницей Дикса, и я кончил — обе половины меня кончили, — и передо мной разверзлась пропасть, в которую мне еще предстояло упасть в поисках блаженства.

Мы разделили сигарету. Сейчас я чувствовал себя гораздо лучше. Я чего-то достиг. В дальних углах еще, возможно, таился мрак, но полмира лучше, чем ничего. Я обожал Ингрид и не чувствовал к ней ничего. Под конец я остался наедине с собой. А она водила по моему носу пальцем, точно мы были новобрачные и она обследовала черты, которые ей предстоит годы видеть перед собой. Потом она заговорила. Завтра на работе она расскажет про нас Марии. К этому свелась ее речь. Ингрид намеревалась застолбить свою территорию.

— И что же ты ей скажешь? — спросил я. В глубине души я предпочитал Марию, и мне пришло в голову, что, если Ингрид хорошо отзовется обо мне, Мария может на меня иначе посмотреть.

— Если она спросит, я скажу… — Ингрид намеренно отчетливо произнесла: — Schwerer Arbeiter, aber susser[34]. — И она благосклонно поцеловала меня.

Я подумал, что недоступную Марию едва ли может заинтриговать не слишком сильный, но сладкий трудяга.

За окном вставала заря. Теперь Ингрид отправится к своему мужу, ребенку, к своей матери, братьям и кузенам, а я успею помыться и переодеться, прежде чем пойти на работу.

9

Мне так и не удалось поспать. На заре такси отвезло Ингрид к убогому семиэтажному дому, где она жила, потом завезло меня, я принял душ и… отправился на работу.

Если я лелеял какую-то надежду, что Билл Харви забыл о своем последнем разговоре со мной, она вмиг улетучилась. Не успел я налить себе чашку кофе, как зажужжал зуммер и низкий голос шефа загрохотал в моем ухе.

— Начни нажимать на этих лондонских ребят, — сказал он и назвал мне три имени: — Отис, Кэйри, Крейн. Обратись к ним именно в таком порядке. Отис — мои старый друг. Пробивной малый, как раз для такого дела годится. Кэйри — работяга, и уж он докопается. А Крейн менее опытен, но предприимчивый малый.

— Шеф, вы хотите, чтобы я всем троим поручил это дело?

— Черт подери, нет! Обратись к тому, кого поймаешь. Скажи, что он за это получит пару очков в своем деле. — И Харви повесил трубку.

К этому времени я уже достаточно знал о существующей в Фирме секретности и представлял себе, какие возникнут трудности при выполнении задания. Если берлинская база хотела поговорить с резидентурой в Лондоне, или Париже, или, скажем, в Японии, или в Аргентине, все телефонные переговоры шли через вашингтонский узел. И я не имел права действовать иначе. Хотя эта процедура и требовала времени, я тем не менее с должным почтением проделал ее. Фокусы, которые я видел в том баре в подвале, привели меня к пониманию, почему заграничным представителям Фирмы не разрешено общаться напрямую между собой. Учитывая, сколько в мире отступлений от морали, прямое общение может засветить людей, поэтому куда безопаснее действовать через телескопный узел.

И вот я вскоре увяз в паутине телефонных переговоров из Берлина с Вашингтоном и затем с Лондоном и провел целое утро, передавая просьбы поговорить днем в определенное время по непрослушиваемому телефону с лондонской резидентурой, а конкретно с Отисом, Кэйри и Крейном.

Вскоре после полудня я добрался до человека, работающего под именем Отис в Лондоне.

— Какого черта вам от меня надо, — спросил он, — и кто вы такой? Мой босс навешивает на меня черт знает что! Он считает, что я хочу перевестись в Берлин.

— Нет, сэр, ничего такого никто не замышляет, — сказал я ему. — Большому БОНЗЕ в Берлине нужна помощь в Лондоне. По одному совсем пустячному делу.

— Если дело пустячное, почему Билл не позвонит мне домой из телефона-автомата?

Мне стало немного не по себе от того, что он запросто назвал Харви по имени, но, правда, телефон ведь не прослушивался.

— Возможно, когда все выяснится, дело окажется и не пустячным, — ответил я. — Мы не знаем.

— Как вас зовут?

— Слоут. Чарли Слоут.

— А теперь, Чарли, скажи-ка, почему Харви подумал обо мне?

— Не знаю, мистер Отис. Он сказал, что вы старые друзья.

— У Билла Харви нет старых друзей.

— Дассэр.

— А ты кто — у него на побегушках?

— Иначе говоря — Роза, — умудрился я ответить.

Отис хохотнул.

— Вот что, Чарли, — сказал он, — сделай мне одолжение. Заведи этот проект Билла Харви за угол и поддай ногой.

— Дассэр.

— А я нарушу правило, которого вот уже два месяца держусь, и выпью перед пятью часами мартини.

— Дассэр.

— Билл Харви, Исусе Христе!

И он повесил трубку.

Хотя я подозревал, что СМ/ЛУК-ПОРЕЙ не отыщется в Лондоне, я должен был завербовать Кэйри или Крейна, чтобы кто-то из них взялся за розыски, а не то мне придется предстать перед начальником базы Биллом Харви с докладом о том, что докладывать нечего.