Авантюристы Просвещения - Александр Фёдорович Строев

позорное начало жизни (карьеры) – рождение вне брака, пятнающее биографию. Профессия эта больше подходила женщинам, скоро обретавшим богатого покровителя. Но надо было быть настоящей комедианткой: девицы полусвета, впервые выходившие на сцену в России, вроде парижанки Жюли Вальвиль или венецианки Виченцы Рокколини, проваливались с треском. Пикте, набравшийся опыта под руководством Вольтера, устроился лучше: готовил святочные развлечения, ставил при дворе французские спектакли.

Другой презираемой профессией было ремесло учителя французского языка. Как правило, промышляли им люди невежественные, о грамматике имевшие самое смутное представление, но скоро смекнувшие, что болтать на родном языке выгоднее, чем печь пироги, тачать сапоги и уж тем более пахать. Фигура нищего учителя-француза вошла в культурную мифологию России XVIII–XIX вв. Сальморанк поначалу ничего лучше себе не нашел и в 1774–1777 гг. служил гувернером в аристократических домах Москвы и Петербурга, причем переменил немало хозяев. Правда, удачный выбор семьи мог обеспечить дальнейшую карьеру: Пикте был французским учителем у Григория Орлова, а Жан-Луи Карра на тех же правах попал к молдавскому господарю.

Дела авантюриста начинали идти на лад, когда он получал место придворного библиотекаря, как Джованни Микеле Одар или Пикте, как позднее – Жозеф д’Огар. Баснописец Герман де Лафермьер (1737–1796) был библиотекарем Павла Петровича и в «Оде» (1773), посвященной великому князю, зарифмовал наставления будущему монарху. Лафермьер подражает не столько Лафонтену, сколько Фенелону и вместе с общими банальностями (будьте осторожней в выборе друзей, изучайте первым делом самого себя) советует Павлу обуздывать свой переменчивый, вспыльчивый нрав, который омрачает таланты, смелость и рассудительность, «делает государя неуравновешенным, слабым, сумеречным и диким, теряющим страну, чтоб сберечь безделушку»[642]. Впоследствии он сопровождал графа и графиню Северных в поездке по Европе, виделся в Венеции с Анжело Кверини, который предложил ему для императрицы собрание греческих рукописей[643]. Лафермьер пользовался расположением великой княгини Марии Федоровны, через то потерпел гонения от Павла Петровича и принужден был искать убежища у графа А. Р. Воронцова.

Не менее важен был пост секретаря, как тот, что получил Чуди, вошедший в доверие к И. И. Шувалову, фавориту Елизаветы Петровны. Он сам стал влиятельным лицом, ибо все просители должны были обращаться к патрону через него. Для его карьеры в России, как для многих других, большую роль сыграли масонские связи. Авантюристы в России чаще всего прибегают к протекции одних и тех же семей, близких к масонству: Воронцовых, Паниных, Нарышкиных, Мелиссино, Чернышевых, Зиновьевых, Белосельских-Белозерских, Строгановых, Долгоруких, И. П. Елагина, А. Б. Куракина и др.

Следующий этап карьеры депутата Республики Словесности – стать журналистом, автором и редактором литературного журнала, выходящего на французском языке. Чуди издавал «Литературный хамелеон» (Caméléon littéraire, 1755)[644], Сальморанк – «Российский Меркурий» (Mercure de Russie, 1786). По причинам денежным, реже – политическим (Чуди, например, принял участие в придворных интригах, поместив в своем журнале сатирический портрет графа Разумовского, соперника Шувалова) издания эти выходили в течение только одного года. Журнал помогал авантюристу блеснуть литературными дарованиями. Чуди помещал в «Литературном хамелеоне» свои философские, исторические и полемические сочинения (очерк об алхимии посвящен, как следовало ожидать, разоблачению обманщиков); отдельно он опубликовал уже упоминавшегося «Философа на Парнасе, письма шевалье де Л., посвященные графу Шувалову» (1754), перевел на французский похвальное слово Петру Великому, сочиненное Ломоносовым (но автор его работу отнюдь не одобрил)[645]. Сальморанк написал и напечатал историю русской литературы (правда, ограничившись рассказом об одном Феофане Прокоповиче), критические статьи, стихи, поэмы, вступил в полемику с мемуарами барона Тотта о Русско-турецкой войне. Он был опытным автором: его перу принадлежали «Требник политиков» (1769) и дидактическая поэма «Зрелище природы» (1770); в России он выпустил «Краткую риторику» (1785). Прославлять культуру страны, в которую приехал, – весьма характерный прием, чтобы снискать расположение власть имущих. Именно таковы были первоначальные планы шевалье д’Эона, приехавшего в Россию с дипломатической миссией. Так будут поступать иностранцы, сочиняющие истории России, подобно Вольтеру, который представил Петра I в качестве образцового монарха, или Сенаку де Мейяну[646]. По всей видимости, императрица пригласила автора сочинения «О принципах и причинах революции» (1790) для тайных дипломатических переговоров, но Сенак, как водится, опоздал. Екатерина II в нем быстро разочаровалась, ибо он, не зная русского языка, претендовал на должность придворного историографа – едва ли не самое завидное место для ученого иностранца. К тому же он симпатизировал революции в самый разгар ее. Плохое знание источников Сенак де Мейян хотел компенсировать изяществом слога и научных параллелей, написать историю России по образцу истории Рима. Но не помогла и откровенная хвала императрице – «Письмо г-же де ***» (1792). В 1791 г., перед тем как перебраться в Германию, он попросил себе вместо пенсиона должность русского посла в Константинополе, место губернатора или, на худой конец, звание хранителя императорской библиотеки. Екатерина II отвергла притязания Сенака де Мейяна с беспощадной иронией:

Позвольте повторить вам, что равенство, установившееся у вас на родине, несовместимо с каким-либо титулом или званием <…> Той деятельности, для которой вы, милостивый государь, себя предназначали, могло бы соответствовать единственно звание советника историографа, но позвольте вам заметить, что хорошо бы сперва увидеть плоды трудов ваших[647].

В 1794 г. Жан-Батист Альберготи, библиотекарь короля Франции, также обращался к Екатерине II с просьбой оценить по достоинству его труды и пожаловать его званием историографа[648]. После раздела Польши граф Ян Потоцкий оставляет политическое поприще, дабы погрузиться в прошлое славян. Он использует исторические исследования для сближения с петербургским двором. «Нет и не будет у меня другого средства добиться признания в этой стране, кроме трудов по славянским древностям», – писал он[649].

Осенью 1796 г. Потоцкий преподнес Платону Зубову свои «Исторические и географические фрагменты о Скифии, Сарматии и славянах»[650] и заслужил одобрение императрицы. «Благодарю вас за удовольствие, которое доставило мне чтение ваших сочинений, – уверял его фаворит. – Я не преминул представить их пред светлые очи императрицы. Конечно, никто не мог быть лучшим судьей. Извещая вас, что они снискали полнейшее одобрение Ее Величества, я рад подтвердить…» и т. д.[651] Но смерть Екатерины II расстроила планы Потоцкого.

Значительная часть обоих журналов, «Хамелеона» и «Меркурия», отводилась под педагогические трактаты. И не случайно: Чуди занимал должность секретаря Московского университета, куратором которого был Шувалов, а после возвращения из Франции он стал первым гофмейстером Пажеского корпуса (1759–1760). В своем «Мемуаре» он сформулировал передовые педагогические принципы: установление дружеских отношений между учителями и учениками, равенство между учащимися, отмена телесных наказаний. Сальморанк в 1781–1783 гг. служил