Авантюристы Просвещения - Александр Фёдорович Строев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но в целом письма Одара к Панину и Дашковой из‐за границы и донесения иностранных дипломатов показывают, насколько быстро падает его кредит. Человек действия надел маску философа, то есть в трактовке Одара – человека обеспеченного и потому на все взирающего равнодушно. Перед его отъездом 13 июля 1762 г. из Петербурга Беранже доносил в Версаль графу де Шуазелю: «Он вовсе не богат и, размышляя на вершине удачи о переменчивости фортуны и превратности людских дел, говорил мне позавчера, что желал бы обеспечить себе покой, поместив в венецианский или генуэзский банк столько, чтобы жить в приятствии как философ»[619]. Риторика помогает представить измену как поведение, достойное истинного мудреца. Но, рассуждая о возможных невзгодах, Одар притягивает их; он сам изгоняет себя из страны.
В ответ на послание Дашковой, видимо, советовавшей ему вернуться, итальянец пишет, что понял истинные чувства петербургского двора по отношению к нему и добавляет: «Дайте мне окончить карьеру так, как Бог судил». Он убеждает княгиню, что для нее самой малейшие превратности будут тем чувствительнее, чем яснее она постигнет их коварство. «Вы напрасно тщитесь быть философом. Боюсь, как бы философия ваша не оказалась глупостью в данном случае» (Вена, 15 (26) октября 1762 г.)[620]. В июле 1762 г. Одара принимали в Варшаве едва ли не как официального посланника, в январе 1763 г. он не смог выполнить поручения Дашковой и не встретился ни с графом фон Брюлем, ни с Понятовским. Через три года Казанова после дуэли с Браницким, когда едва не вся Европа говорила о нем[621], уехал из Варшавы на несколько месяцев, чтобы о нем на время забыли, – и о нем забыли навсегда.
В феврале 1763 г. Одар возвращается в Россию. Указами от 8 декабря 1763 г. и 31 марта 1764 г. пьемонтец назначен членом комиссии для рассмотрения коммерции Российского государства и особого при ней собрания для рассмотрения проектов, касающихся до торговли; он представил соображения по торговому договору с Англией. Он получает 30 тысяч рублей от императрицы и просторный дом в Петербурге, который затем сдает супругам Дашковым. Но денег ему не хватает, и он предлагает свои услуги в качестве осведомителя французскому посланнику, а потом и саксонскому. Недовольный своим положением и утратой влияния при дворе, он запутывается в интригах, возможно, выдает в 1763 г. заговор Хитрово, переходит из лагеря Панина на сторону Орловых, доносит на своих бывших покровителей. В мемуарах Дашкова описывает его как «человека образованного, тонкого, хитрого и живого, слабого здоровьем и уже немолодого»[622]. Барон де Бретей утверждает, что заслуги его перед императрицей были велики, но что сам он – жадный и нахальный проходимец. 26 июня 1764 г. Одар покидает Петербург, получив деньги и бессрочный отпуск. Перед отъездом он посещает иностранных дипломатов. Итальянец рассказывает Беранже, что «императрица окружена предателями, что поведение ее безрассудно и что поездка, в которую она отправляется, – каприз, который может ей дорого обойтись»[623]. По свидетельству саксонского посланника, Одар проклинал княгиню Дашкову и графа Панина и поносил русскую нацию[624]. Похоже, что Одар что-то прослышал о заговоре Мировича, но не разобрался в двойной игре, которую вели и Панин, и Екатерина II.
Итальянец отправляется в Дрезден, а затем в Париж, где требует награды. В этот момент герцог де Прален обсуждает предложения послов потратить несколько сот тысяч ливров, чтобы попытаться низвергнуть Екатерину II, проводящую антифранцузскую политику. Герцог пишет в августе 1764 г. Беранже, переведенному из Петербурга в Лондон:
Я приму г-на Одара, когда он ко мне явится. Но то, каким образом он оставил Россию, и ничтожная польза, какую он извлек из важного положения, в котором находился, отнюдь не говорят в его пользу, и я не думаю, чтобы Его Величество был расположен дать ему титул, на который он может смотреть как на награду за услугу, тогда как этой услуги никогда не было оказано[625].
Одар поселился в Сардинии, купил графство де Сент-Ань, но погиб от удара молнии (Рюльер утверждает, что это произошло в Ницце)[626]. Вдова, как полагается, подала Екатерине II прошение о вспомоществовании и просьбу принять сына на русскую службу[627].
Выбирая, служить ему или прислуживаться, искатель приключений постоянно держит в уме третий путь – стать господином. Тем более что заговорщик мог бы рассчитывать на поддержку французской дипломатии, мечтавшей либо посадить на престол своего ставленника, либо ослабить страну, способствуя установлению республики. Трагическая попытка Мировича освободить из крепости и возвести на трон Иоанна Антоновича произошла летом 1764 г. – тотчас после отъезда Одара и незадолго до прибытия Казановы. Венецианец в мемуарах пишет об этом заговоре с чувством скрытого сожаления об упущенной возможности вознестись на вершину. Но не будем забывать, что Мирович бывал у Панина и Дашковой, жил он в доме у Ломоносова; не исключено, что обвинения в том, что императрица косвенно спровоцировала заговор Мировича, не вовсе беспочвенны.
После гибели законного наследника русского престола, убитого охранявшими его офицерами, Екатерине II оставалось опасаться только самозванцев.
Особое подозрение вызывали у государыни иностранцы, приезжавшие в Россию незваными. Анализируя свою неудачу, Казанова задним числом дает рецепт успеха: надо получить приглашение в Россию через дипломатов – или, добавим, через корреспондента Екатерины II Фридриха Мельхиора Гримма (даже французский посол, граф де Сегюр, прибегал к его покровительству). Попав в сферу деятельности российской бюрократической машины, став ее частью, человек мог рассчитывать на хорошее место и солидное жалованье, на оплату дорожных расходов, даже если вовсе
