Том 6. Проза, письма - Михаил Лермонтов

Время подобно непостоянной и капризной любовнице: чем более за нею гоняешься, чем более стараешься ее удержать, тем скорее она покидает тебя, тем скорее изменяет.

Дурак то же, что и старая красавица: его ученость — белила, его начитанность — румяна, а умничанье — кокетство.

Опытный лоцман никогда не отправляется в путешествие, когда на море буря; а искусный рифмач никогда не пустится на Пинд, когда море воображения спокойно.

Приятель мой, Француз П. П., весьма легко разрешает задачу Романтизма и Классицизма. Кто пишет без правил, и следственно пишет чушь, тот и Романтик; кто же пишет по правилам Буало, утвержденным веками, тот всегда пишет изящно, тот и Классик. Читателей он также делил на два разряда: кто судит о творениях по собственным чувствам и по впечатлениям, получаемым при чтении, тот всегда ошибается, и следственно Романтик; кто же судит и чувствует по непреложным законам Баттё, тот никогда не заблуждается, следственно тот Классик. Добрый П. П.! ты был знаменитый Романтик, по твоему определению.

Сколько любовь приятнее женитьбы, столько роман занимательнее истории.

Обида такая пилюля, которую не всякий с покойным лицом проглотить может; некоторые глотают, разжевав наперед; тут пилюля еще горьче.

Я где-то читал, то Барон Голбарих так определяет комедию и трагедию: цель комедии есть женитьба, а трагедии — убийство; вся интрига основана на том, будет ли свадьба и будет ли убийство? Будет свадьба, будет убийство: вот первый акт. Никто не женится, никто не умрет: вот вторый. Как бы женить, как бы убить: вот что занимает всех в третьем. Неожиданный случай, останавливающий женитьбу и убийство, наполняет весь четвертый; наконец в пятом Автор женит и убивает, кого ему заблагорассудится. Vive les théories![55]

Некто очень хорошо заметил, что тот самый пустой человек, кто наполнен собою.

Есть престранные люди, которые поступают с друзьями, как с платьем: до тех пор употребляют, пока износится, а там и кинут.

Почему Французы не терпят Романтизма? — Потому что не во время гость хуже Татарина.

Река поворачивает в сторону, когда встречает возвышенности; так и фортуна поворачивает в сторону, когда на дороге встречает людей с благородными мыслями и возвышенными чувствами.

Прошлого года издатель Франкфуртского дамского журнала провозгласил: Il est peu d'ouvrages écrits dans la langue russe que l'on puisse comparer, sous le rapport de l'harmonie et de l'élégance, aux productions sorties de la plume féconde de Soumarocow.[56] Эх, Г-н Издатель! видно вас не заставляли учить наизусть тирад из Сумарокова в наказание, как делывали с нами грешными? Тогда бы иначе заговорили вы о гармонии и изяществе стихов Сумарокова!

Как бы ловко ни был сшит плащ тщеславия, он никогда не прикрывает совершенно ничтожности.

Херасков заимствовал у Вольтера, Вольтер у Виргилия, Виргилий у Гомера; кем пользовался Гомер? — Жаль, что тогда не было книгопечатания!

Нет чудес в наше время, говорят некоторые: но они весьма ошибаются. Наша знаменитая Эльвира — чудо из чудес! она с трудом говорит по-русски, с трудом может написать записочку своему приказчику о присылке денег из деревни; но вдруг — написала Русские стихи. Вот чудо в Поэзии — Крючков, никогда ничего не читавший, ничему не учившийся и видевший только Памятник из Законов Правикова, поправляет расположение Юстинианова кодекса: вот другое чудо! Бралкин занимает место Вице-Губернатора — и ничего до сих пор не имеет: вот третье чудо… и сколько еще других чудес!

Женщины злы, кричит угрюмый философ; женщины несносны, ворчит легкомысленный юноша; женщины скупы, говорит молодой расточитель; женщины неверны, твердит старый муж… Только одни пылкие, еще не разочарованные любовники уверяют, что женщины сотворены для нашего утешения. Кто в заблуждении?

У всякого свой конек; иные прельщаются эполетами и золотыми висюльками; другие — плюмажем на шляпе; третьи — серебряными пуговицами на зеленом виц-мундире. Некоторые восхищаются благосклонною улыбкою барышни; иные снисходительным взором замужней: последние глупее первых.

N. N.

Письма

Письма Лермонтова

Шан-Гирей М. А., осень 1827*

<Москва, осенью 1827 г.>

Милая Тетинька

Наконец настало то время, которое вы столь ожидаете, но ежели я к вам мало напишу, то это будет не от моей лености, но от того, что у меня не будет время. Я думаю, что вам приятно будет узнать, что я в русской грамматике учу синтаксис и что мне дают сочинять; я к вам это пишу не для похвальбы, но собственно оттого, что вам это будет приятно; в географии я учу математическую; по небесному глобусу[57] градусы планеты, ход их и пр…; прежнее учение истории мне очень помогло. — Заставьте пожалуста Екима* рисовать контуры, мой учитель* говорит, что я еще буду их рисовать с полгода; но я лучше стал рисовать; однако ж мне[58] запрещено рисовать свое. Катюше* в знак благодарности за подвязку посылаю ей бисерный ящик моей работы. Я еще ни в каких садах не был, но я был в театре, где я видел оперу[59] «Невидимку»*, ту самую, что я видел в Москве 8 лет назад*; мы сами делаем* Театр*, который довольно хорошо выходит, и будут восковые фигуры играть (сделайте милость, пришлите мои воски). Я нарочно замечаю, чтобы вы в хлопотах не были, я думаю, что эта пунктуальность не мешает; я бы приписал к братцам* здесь, но я им напишу особливо; Катюшу же целую и благодарю за подвязку.

Прощайте, милая тетинька, целую ваши ручки; и остаюсь ваш покорный племянник.

М. Лермантов*.

Шан-Гирей М. А., около 21 декабря 1828*

<Москва, около 21 декабря 1828 г.>

Милая Тетинька!

Зная вашу любовь ко мне я не могу медлить, чтобы обрадовать вас: экзамен кончился и вакация началась до 8-го января, следственно она будет продолжаться 3 недели. Испытание наше продолжалось от 13-го до 20-го числа. Я вам посылаю баллы, где вы увидите, что Г-н Дубенской* поставил 4 русск<ий> и 3 лат<инский>, но он продолжал мне ставить 3 и 2 до самого экзамена. Вдруг как-то сжалился и накануне переправил, что произвело меня вторым учеником.

Папинька сюда*[60] приехал, и вот уже 2 картины извлечены* из моего portefeuille…[61] славу богу! что такими любезными мне руками!..

Скоро я начну рисовать* с (buste) бюстов… какое удовольствие! к тому ж Александр Степанович* мне показывает также, как должно рисовать пейзажи.

Я продолжал подавать сочинения мои Дубенскому, а Геркулеса и Прометея* взял инспектор, который хочет издавать журнал, «Каллиопу*» (подражая мне! (?)), где будут помещаться сочинения воспитанников. Каково вам покажется; Павлов* мне подражает, перенимает у… меня! — стало быть… стало быть… — но выводите заключения, какие вам угодно.

Бабушка была немного нездорова зубами, однако же теперь гораздо лучше, а я, — o! je me porte comme à l'ordinaire… bien![62]

Прощайте, милая тетинька, желаю, чтобы вы были внутренно покойны, след<овательно> здоровы, ибо: Les douleurs du corps proviennent des maux de l'âme![63]

Остаюсь ваш покорный

племянник:

М. Лермантов.

NB. Прилагаю вам, милая тетинька, стихи, кои прошу поместить к себе в Альбом, а картинку я еще не нарисовал*. На вакацию надеюсь исполнить свое обещание.

Вот стихи:

Когда Рафаель вдохновенныйПречистой девы лик священныйЖивою кистью окончал;Своим искусством восхищенныйОн пред картиною упал!Но скоро сей порыв чудесныйСлабел в груди его младой,И утомленный и немой,Он забывал огонь небесный.Таков поэт: чуть мысль блеснет,Как он пером своим прольетВсю душу; звуком громкой лирыЧарует свет, и в тишинеПоет, забывшись в райском сне,Вас, вас! души его кумиры!И вдруг хладеет жар ланит,Его сердечные волненьяВсё тише, и призрак бежит!Но долго, долго ум хранитПервоначальны впечатленья.

P. S. Не зная, что дядинька* в Апалихе*, я не писал к нему, но прошу извинения и свидетельствую ему мое почтение.