Место, где зимуют бабочки - Мэри Элис Монро

Пока близкие шумно обсуждали, что и как делать, Луз молча смотрела на коробочку в руках Маноло, испытывая при этом невыразимое облегчение и даже радость. Мы здесь! Бабушка, мы дома!

Воистину, то была ночь большого сбора всей семьи. К вечеру резко похолодало, что никак не помешало шумному застолью. В доме Маноло собрались не только члены его семьи, но и многочисленная родня, как близкая, так и дальняя. Причем многие не просто пришли, а приехали издалека, чтобы поучаствовать в столь грандиозном семейном сборе. Весь второй этаж над магазином, где располагались жилые помещения, был заполнен множеством мужчин, женщин и детей, иные из которых были похожи друг на друга как две капли воды. Пиво лилось рекой. Длинный деревянный стол, выскобленный до блеска, который поставили в самой большой комнате, ломился от обилия праздничных блюд и закусок, а постоянно прибывающие гости подносили все новые и новые яства: каждый желал внести свою посильную лепту в праздничную трапезу. Эстела приготовила по своему рецепту форель и пасту гуакамоле из мякоти плодов авокадо, которые собрали с дерева из собственного сада на заднем дворе. Застолье было шумным, много смеха, нескончаемые поцелуи и объятия.

Луз усадили на почетное место слева от дяди Маноло. Справа от брата сидела Марипоса. Им двоим категорически запретили даже приближаться к кухне или подносить закуски к столу. Помощниц у Эстелы в тот вечер было и так хоть отбавляй. Зато гости с огромным вниманием слушали рассказ обеих женщин об их многотрудном путешествии в Мексику. Попутно Марипоса выполняла при Луз еще и функции переводчика, если возникала такая необходимость. Маноло не упускал случая, чтобы добавить юмора в их рассказы, и сам же первым начинал смеяться своим громогласным жизнерадостным смехом, от которого сотрясалось все его могучее тело. Его зычный голос перекрывал весь шум в комнате. Он то и дело приветствовал появление новых гостей и тут же выдавал очередную порцию команд жене и дочерям, понукая их пошевеливаться и, само собой, не забывать подносить к столу кувшины со свежим пивом.

Эстела была в своей стихии. Чувствовалось, что такие обширные праздничные застолья отнюдь не редкость в ее доме. Она порхала вокруг стола без устали, подливала в стаканы мужчинам пиво, попутно раздавала указания помощницам, вытирала ребятишкам рты. Послушная и верная жена, она приняла Луз с распростертыми объятиями. Ведь Маноло одобрительно отозвался о своей племяннице. Но от самой Луз не ускользнуло, что к своей золовке она отнеслась гораздо сдержаннее, если не сказать просто холодно. Да, она обращалась с Марипосой вежливо и учтиво, но не более того. Никакой родственной теплоты, словно Марипоса – не сестра ее мужа, а чужой человек, случайно оказавшийся в ее доме.

– А как там поживает моя дорогая сестра Мария? – поинтересовался Маноло у Луз. – Какая жалость, что она не смогла приехать!

– О, у нее все хорошо. У нее такой милый дом.

– Ей там не одиноко? Все же осталась одна… Какая жалость, что дети разъехались и бросили мать доживать свой век в одиночестве. Они даже не навещают ее. Мыслимое ли это дело! – Но тут взгляд Маноло упал на Марипосу, и он осекся.

Луз попыталась разрядить неловкую ситуацию:

– О, в данный момент у тети Марии есть чем заняться. Я ведь оставила на ее попечение свою собачку. Чихуа-хуа. Она с ней словно с ребенком. По-моему, у них любовь с первого взгляда.

– Молодец! Правильно сделала, – одобрительно отозвался Маноло и снова расплылся в теплой улыбке: – Ты у нас просто умница.

Луз улыбнулась, довольная тем, что ее хвалят. Собравшиеся соревновались друг с другом, оказывая ей всяческие знаки внимания, наперебой подкладывали на ее тарелку все новые угощения и обязательно подливали в стакан пиво. Странное дело: чем больше она пила, тем свободнее себя чувствовала. И язык развязался. Она охотно вступала в разговоры, нещадно коверкая слова, но, слава богу, никто из гостей не обращал на это внимания. Все дружески улыбались, подбадривая ее в таком непростом начинании: заговорить на родном языке. И каждый старался по достоинству оценить ее пока еще очень скромные усилия. Что ж, она ведь среди своих. Вокруг нее сидели люди, похожие на покойную бабушку и на нее саму. Особенно это касалось родных сестер бабушки – тети Розы и тети Мариселы. Их испещренные морщинами, но такие подвижные лица так напоминали Луз лицо Эсперансы! И те же темные лучистые глаза, которые светились радостью, когда они смотрели на нее. Ведь любимая внучка их сестры приехала к себе домой, на родину. А у Луз больно сжималось сердце, когда она видела, как обе женщины всплескивают руками и прижимают их потом к груди. Точь-в-точь как это делала бабушка. Но вокруг столько родни! Огромная семья. Всякий раз, когда ее знакомили с очередным родственником, Луз улыбалась и мысленно повторяла новое для себя имя. Вряд ли она запомнит всех с первого раза, но, может быть, в ближайшие несколько дней она постарается выучить имена всех своих родственников наизусть.

Марипосе и Луз выделили отдельную спальню в задней части дома с окнами, выходящими в сад. Две узкие односпальные кровати с высокими деревянными спинками, расписанными ярко-голубыми, зелеными и красными узорами. Между ними – небольшой прикроватный столик, застеленный кружевной салфеткой. Неяркий свет настольной лампы освещал комнату. На полу не было ни ковриков, ни дорожек. Никаких тяжелых штор на окне: только легкая тюлевая занавеска. Луз торопливо разделась. Слава богу, рядом с окном возвышалось большое дерево, его крона закрывала обзор. Она натянула на ноги толстые шерстяные носки, надела теплую ночную сорочку, расплела волосы… Скорее под одеяло!

– Боже! Ну и холодина, – удивилась она, растирая себе ступни и трясясь от озноба.

– Разве ты забыла, что мы в горах? Да еще так высоко. А в горах всегда холоднее, чем внизу, – ответила ей Марипоса. – Может, попросить у Эстелы еще одно одеяло? Уж больно эти тоненькие.

– Не стоит ее тревожить. Она и так умаялась за сегодняшний вечер, – отказалась Луз, стуча зубами. – Как-нибудь до утра потерпим.

Марипоса встала с постели, взяла из встроенного в стене шкафа большую шерстяную шаль и набросила ее на плечи дочери, тщательно расправив на груди. Луз почувствовала живое тепло, исходящее от тяжелой пряжи.

Марипоса еще раз прошлась рукой по шали, разглаживая ее.

– Спокойной ночи, Луз, – проговорила она ласково.

– Спокойной ночи.

Марипоса слабо улыбнулась и склонилась над лампой, чтобы выключить свет. Луз почти не сомневалась – матери очень хотелось погладить ее по волосам или даже поцеловать, но она не решилась. Ей было слышно, как она возится на соседней кровати, укутываясь поплотнее. За окном ярко светила луна, освещая комнату призрачным серебристым светом. Луз затаилась. В комнате витал немного затхлый запах старой шерсти, в холодном воздухе все еще явственно пахло ароматами специй, доносившимися из кухни. Луз закрыла глаза с твердым намерением выбросить все мысли из головы и постараться поскорее заснуть под негромкое завывание ветра. Но сон не шел. Снова и снова она перебирала в памяти застольные разговоры, представляла себе лица своих новых родственников: Маноло, Эстела, Марисела, Роза. Знакомство с каждым членом семьи Самора переполнило ее эмоциями.

Но еще больше эмоций вызывала в ней женщина, лежавшая сейчас на кровати с ней по соседству. Они уже третью ночь вместе, а Луз, вглядываясь в темный силуэт без лица, все еще не может поверить до конца в то, что эта женщина – ее мать. Вот сейчас она протянет руку, чтобы коснуться ее рукой, и видение тотчас исчезнет, растворится в воздухе без остатка…

Марипоса проснулась с первыми лучами солнца. Наконец-то наступил этот столь почитаемый на ее родине День поминовения усопших – El Dia de los Muertos. Стараясь не шуметь, она поднялась с кровати, быстро оделась и на цыпочках, чтобы не потревожить спящую дочь, подошла к ее постели. В комнате по-прежнему было очень прохладно. Несмотря на теплую сорочку, свитер, одеяло и шаль, наброшенную сверху, Луз, судя по всему, все равно озябла. Она свернулась калачиком, словно ребенок, видно, отчаянно пытаясь согреться. Марипоса взяла свое одеяло и, поправив шаль, вдобавок укрыла им Луз.

Она пристально вглядывалась в лицо дочери. Сколько лет она мечтала о таком вот мгновении: просто стоять возле нее и любоваться чертами родного лица. Луз выросла, но в ее спящем лице Марипоса находила сходство с той маленькой девочкой, какую она запомнила. Она невесомо погладила ее по волосам и осторожно поцеловала в щеку, с наслаждением вдыхая запах ее тела.

Луз слегка пошевелилась и сквозь сон отмахнулась от нее. Марипоса отпрянула от кровати. Убедившись, что дочь не проснулась, она подошла к шкафу. Дверца противно скрипнула. Марипоса снова застыла на месте, оглянулась на дочь. Кажется, не разбудила. Тогда она распахнула дверцу на всю ширину и тихонько взяла в руки коробку с прахом там, где поставила ее Луз. Она с улыбкой посмотрела на все те украшения, которыми обклеили коробку Луз и ее подруги. Какие глупышки! Конечно, они хотели как лучше, но наклеивать такой гербарий… это же верх неуважения к памяти того, кто их оставил. Сейчас она сама возьмется за алтарь для своей матери. В конце концов, это же ее обязанность и прямой долг как дочери. Уж она сделает этот алтарь по-настоящему красивым и в полном соответствии с традициями семьи. Нужно постараться и сделать так, чтобы это был самый красивый алтарь на кладбище. Мама заслужила его!