Люди и учреждения Петровской эпохи. Сборник статей, приуроченный к 350-летнему юбилею со дня рождения Петра I - Дмитрий Олегович Серов

Еще бы! Автор книги, которая манила уже своим названием: «Строители империи: очерки государственной и криминальной деятельности сподвижников Петра I». Мало того что по содержанию она была близка моим собственным интересам, так еще это: «государственная и криминальная деятельность»! Кто до Серова так формулировал проблему, кто артикулировал до него эту прямую связку государственной деятельности и криминала? Конечно, о вороватости петровских чиновников, в том числе тех, кто занимал высшие позиции в политической и государственной иерархии того времени (о Меншикове, в первую очередь, о первом сибирском губернаторе Гагарине и других) было известно. Но название книги обещало системное и комплексное раскрытие проблемы, без традиционных «с одной стороны» и «с другой стороны», и это очень привлекало и к самой монографии, и к автору[1020]. Книгу я при этом не читал (и скажу откровенно, не прочитал до сего дня, ввиду ее труднодоступности), но «почерк» автора знал по другим работам. В частности, по его статье «Высшие администраторы под судом Петра I», вышедшей в 2005 г. в моем родном журнале «Известия Уральского государственного университета» в историко-филологической серии, и по книге «Прокуратура Петра I» 2002 г. издания. В общем, предложение Вершинина о прямом знакомстве с автором этих ярких и, бесспорно, новаторских и серьезных работ было более чем кстати, особенно в преддверии моей собственной докторской защиты. Попутно Женя рассказал много лестного об авторе как о человеке, что можно было свести к итоговой фразе, что «он хороший мужик», и я стал обладателем электронного адреса Димы.

Так начались наше общение и наша дружба, в сущности не такие уж и долгие (13 лет), но очень насыщенные. Писать об этом можно очень много, но формат статьи не позволяет. Поэтому я позволю себе остановиться лишь на нескольких чертах характера Димы, которые, по-моему, дают представление о том, каким он был человеком. Во всяком случае, они всегда вызывали у меня восхищение.

Прежде всего это то, что можно назвать щедростью души, какой-то органической потребностью делиться с друзьями буквально всем. В большом и в малом. Едва мы с ним познакомились — сначала по переписке — и поняли, вернее, ощутили свое родство взглядов и отношения к жизни, как он буквально засы´пал меня своими советами, соображениями, подсказками относительно общей нашей петровской проблематики. Наши долгие телефонные разговоры, корреспонденция (увы, часть ее безвозвратно утрачена, поскольку велась в электронной форме), личное общение на конференциях, и у нас в Екатеринбурге, и в других городах и странах — все в значительной степени вертелось вокруг Петра, его сподвижников, соратников, современников; вокруг архивных находок, каких-то озарений и догадок, посещавших нас во время погружения в материал. Прекрасно зная петровские архивы, обладая поразительным поисковым и источниковедческим чутьем, Дима, «пришедший в тему» на много лет раньше меня, охотно рассказывал, где, в каком архиве или фонде, в каком направлении можно было разыскать что-то интересное и нужное для моего исследования. Со временем из этих разговоров начала формироваться основа нашей совместной работы, сюжетным центром которой стал интерес к изучению феномена взяточничества и коррупции в Петровскую эпоху. У нас сложилось некоторое разделение труда: Дима «отвечал» за реконструкцию юридической стороны вопроса (законодательная эволюция и практика правоприменения), а на мою долю досталась социальная сторона проблемы, хотя, в известной степени, это разделение было, конечно, условным. Так, с его подачи возникла идея большого монографического исследования, завершать которое мне придется, увы, уже за двоих. Но это, как говорится, совсем другая история, которую я приберегу для предисловия нашей книги, благо, что эта часть наших обсуждений хорошо документирована сохранившейся перепиской с 2016 г.

Конечно, он дарил свои монографии. Едва ли не первая из них — «Администрация Петра I» 2007 г. Тогда я имел удовольствие увидеть, как Дима пишет: он положил том горизонтально, левой рукой снизу вверх вывел перьевой ручкой, с которой, по-моему, никогда не расставался, черными чернилами несколько строк, размашисто расписался, а когда вернул книгу в присущее ей вертикальное положение, моему изумленному взору предстала каллиграфически выполненная дарственная надпись. Этот трюк (а для меня, банального правши, это всегда казалось сродни трюку) я видел потом не раз, и всякий раз он меня поражал.

Да, впрочем, любые подарки от Димы были с эффектом или значением. Особенно хорошо запомнил, как он угощал меня анисовой водкой. Сам он водку не любил, предпочитая коньяк, особенно испанский «Торрес». Я, признаться, в анисовой тоже не находил чего-то слишком привлекательного — она своим вкусом напоминала мне собственное болезненное детство, микстуру «Пектусин», которой меня потчевали родители то ли от горла, то ли от кашля. Но Дима считал, что мы должны ее непременно распить, поскольку анисовую любил «наш» император. Как-то раз он привез мне карманные часы, сказав, что они очень хорошо подойдут моему образу благодаря цепочке. «Ты ведь носишь цепочку, и это очень элегантно», — сказал он, вручая подарок. Цепочку я действительно иногда носил, точнее — линзу на цепочке, что-то вроде монокуляра, но не из‐за щегольства, а из‐за испорченного зрения, используя ее в некоторых случаях вместо очков для чтения, к которым до сих пор толком не могу привыкнуть.

Спустя несколько лет после нашего знакомства он преподнес воистину царский подарок, предложив пользоваться своей московской квартирой на Перерве, когда она пустовала. Масштаб и значение этого трудно переоценить. Столь необходимый (можно сказать, жизненно необходимый) для меня Архив древних актов стал гораздо доступнее в результате этого щедрого поступка. Он снял одно из тяжелейших обременений любого, приезжающего в Москву, — необходимость расходов на проживание. После этого мои архивные изыскания пошли гораздо бодрее, а наезды в столицу из коротких и спонтанных, от случая к случаю, стали регулярными.

Еще одним важным качеством, характеризовавшим Диму, был его поразительный оптимизм, в котором, видимо, проявлялись невероятные жизнестойкость и умение переносить все невзгоды, которых, к сожалению, у него было не мало. Я не хочу сейчас говорить о тяжелых вещах, о той беспрецедентной борьбе со смертельной болезнью, которую Дима вел последние четыре года своей жизни. Этот оптимизм, основанный, как сейчас я понимаю, на глубокой убежденности, может быть даже вере в итоговую победу Добра как основы Жизни, сказывался и в других ситуациях, и с присущей ему щедростью он умел делиться и этим. Сколько раз, доведенный до отчаяния очередными бюрократическими вывертами нашего отраслевого министерства, той всепожирающей мертвечиной, которая все больше поглощает вузовско-академическое сообщество, замученный бесконечной отчетностью, раздавленный ощущением того, что жизнь проходит в исполнении бессмысленных