Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

Только тогда, когда галлы были недалеко от Рима, римская армия перешла через Тибр и загородила им дорогу. Две армии сошлись менее чем в трех немецких милях от городских ворот, там, где ручей Аллия впадает в Тибр, и дело дошло 18 июля 364 г. [390 г.] до битвы. Даже в эту минуту римляне шли на бой самоуверенно и безумно дерзко, как будто имели дело не с неприятельской армией, а с шайкой разбойников, и вождями у них были люди неопытные, так как сословные распри заставили Камилла удалиться от дела. Все воображали, что имеют дело с дикарями, а в таком случае — какая надобность становиться лагерем и заботиться об отступлении? Но эти дикари были так мужественны, что не боялись смерти, а их боевые приемы оказались столь же новыми для италиков, сколько и пагубными: с обнаженными мечами в руках кельты бешено бросились на римскую фалангу и с первого натиска опрокинули ее. Поражение было полное, римляне сражались спиной к реке, и те из них, которые пытались обратно перейти через нее, большею частью находили в ней свою гибель; те, которым удалось спастись, бросились в сторону, в близлежащие Вейи. Победоносные кельты стояли между остатками разбитой армии и столицей. Таким образом, для Рима не было спасения; немногочисленного войска, которое в нем оставалось или укрылось от неприятеля, было недостаточно для защиты городских стен, и через три дня после битвы победители вошли в отворенные ворота Рима. Если бы они сделали это так скоро, как могли, то вместе с городом погибло бы и государство; но короткий промежуток времени между их победой и вступлением в Рим дал возможность увезти или зарыть в землю государственную святыню и, что еще важнее, занять крепость и на скорую руку снабдить ее съестными припасами. Тех, кто не был в состоянии носить оружие, не пускали в крепость, так как на всех недостало бы хлеба. Множество безоружных людей разбежалось по соседним городам, но многие — и в особенности некоторые из именитых старцев — не хотели пережить гибель города и ожидали в своих домах смерти от меча варваров. Эти варвары пришли, стали всех убивать и все грабить, а в заключение зажгли город со всех концов на глазах у стоявшего в Капитолии гарнизона. Но осадное искусство им не было знакомо, а блокада крутой крепостной стены потребовала бы и много времени, и много труда, так как съестные припасы для громадной армии можно было добывать только рассылкой вооруженных отрядов, на которые нередко с мужеством и с успехом нападали граждане соседних латинских городов, в особенности ардеаты. Однако кельты с беспримерной в их положении энергией простояли под скалою крепости семь месяцев; в одну темную ночь гарнизон был обязан своим спасением от неожиданного нападения гоготанию священных гусей в Капитолийском храме и случайному пробуждению храброго Марка Манлия; но съестные припасы в крепости уже были на исходе, когда кельты получили известие о вторжении венетов в недавно завоеванную ими Сенонскую область на берегах По и потому согласились принять предложенный им выкуп. Настоящее положение дел было очень верно обрисовано тем, что брошенный с презрительной насмешкой на весы галльский меч определил количество золота, которое должны были уплатить римляне. Железо варваров победило, но они продали свою победу и этим путем сами от нее отказались. Все подробности этого необычайного события — страшная катастрофа поражения и пожара, день 18 июля и ручей Аллия, место, где была зарыта в землю городская святыня, и то место, где было отражено неожиданное нападение на крепость, — перешли из воспоминаний современников в фантазию потомства, и даже теперь верится с трудом, что действительно протекли две тысячи лет, с тех пор как приобретшие всемирно-историческую известность гуси оказались более бдительными, чем римские сторожевые посты.

Однако, несмотря на издание нового постановления, что впредь, в случае нашествия кельтов, никакие установленные законом привилегии не будут освобождать от обязанности нести военную службу, несмотря на то, что в Риме стали считать годы со времени взятия города галлами, несмотря на то, что это событие отозвалось на всем тогдашнем цивилизованном мире и проникло даже в греческие летописи, битву при Аллии и ее результаты едва ли можно отнести к числу богатых последствиями исторических событий. Она ничего не изменила в политических отношениях. Когда галлы удалились, унося свое золото (которое только, по словам позднейшей и неискусно придуманной легенды, было обратно привезено в Рим героем Камиллом), когда беглецы возвратились домой, а сумасбродное предложение некоторых трусливых политиков переселить всех граждан в Вейи было отвергнуто благодаря мужественному протесту Камилла, дома стали подыматься из своих развалин быстро и беспорядочно (этой эпохе обязаны своим происхождением узкие и кривые улицы Рима), и Рим снова занял свое прежнее господствующее положение; даже нет ничего неправдоподобного в том, что это событие, хотя и не в первую минуту, существенно содействовало смягчению антагонизма между Этрурией и Римом и в особенности скреплению уз, связывающих Лациум с Римом. Борьба галлов с римлянами не имела никакого сходства с борьбой между Римом и Этрурией или между Римом и Самнием; это не было столкновением между двумя государственными силами, обусловливающими одна другую; ее можно сравнить с теми катастрофами в природе, после которых организм — если только он не совершенно разрушен — тотчас опять приходит в свое нормальное состояние. Галлы еще не раз возвращались в Лациум: в 387 г. [367 г.] их разбил при Альбе Камилл — и это была последняя победа седого героя, который был шесть раз консулярным военным трибуном, пять раз диктатором и четыре раза въезжал с триумфом в Капитолий; в 393 г. [361 г.] диктатор Тит Квинкций Пенн стал против них лагерем на расстоянии менее чем в одну милю от города у моста на Анио; но, прежде чем дошло дело до битвы, толпы галлов двинулись далее по направлению к Кампании; в 394 г. [360 г.] диктатор Квинт Сервилий Агала боролся у коллинских ворот с толпами галлов, возвращавшихся из Кампании; в 396 г. [358 г.] диктатор Гай Сульпиций Петик нанес им сильное поражение; в 404 г. [350 г.] они даже всю зиму простояли лагерем на Альбанской горе и дрались на берегу с греческими пиратами из-за добычи, пока не были прогнаны в следующем году сыном знаменитого полководца Луцием Фурием Камиллом; об этом событии слышал в Афинах его современник Аристотель (370—432) [384—322 г.]. Однако, как бы ни были страшны и отяготительны эти хищнические нашествия, они были скорее несчастными случайностями, чем политическими событиями, и главным их последствием было то, что на римлян все более и более приучались смотреть и в их собственной стране, и за границей как на оплот цивилизованных народов Италии против страшных варварских нашествий, что способствовало позднейшему всемирному значению Рима гораздо более, чем думают.

Туски, воспользовавшись нападением кельтов на Рим, для того чтобы попытаться завладеть Вейями, ничего не добились, потому что выступили в поход с недостаточными военными силами; лишь только варвары удалились, тяжелая рука Лациума дала себя знать с такою же силой, как и прежде. После неоднократных поражений этрусков вся южная Этрурия вплоть до Циминийских высот перешла в руки римлян, которые учредили четыре новых гражданских округа на территории Вейев, Капены и Фалерий (367) [387 г.] и обеспечили свою северную границу постройкой крепостей Сутрия (371) [383 г.] и Непете (381) [373 г.]. Этот плодородный и усеянный римскими колониями край шел быстрыми шагами к полной романизации. Около 396 г. [358 г.] соседние этрусские города Тарквинии, Цере и Фалерии попытались воспротивиться римскому владычеству, а как сильно было раздражение, вызванное в Этрурии этим владычеством, видно из того факта, что все взятые в первую кампанию в плен римляне, в числе трехсот семи, были умерщвлены на торговой площади в Тарквиниях; но это было раздражением бессилия. Город Цере как самый близкий к римской территории поплатился за эту попытку дороже всех: по мирному договору (403) [351 г.] он уступил Риму половину своей территории, а с оставшейся у него урезанной территорией перешел из этрусского союза в такое же зависимое от Рима положение, в каком уже находились некоторые отдельные латинские общины. Однако казалось неблагоразумным предоставлять этой отдаленной и иноплеменной общине такую же общинную самостоятельность, какая была предоставлена общинам, подвластным Лациуму; поэтому церитской общине были даны права римского гражданства без активного и без пассивного участия в происходивших в Риме выборах; сверх того, она была лишена самоуправления, так что не местные, а римские должностные лица заведовали отправлением правосудия и переписью, и даже местная администрация находилась в руках заместителя (praefectus) римского претора; здесь в первый раз встречается такая форма зависимости, при которой государство, бывшее до того времени самостоятельным, превращается в общину, хотя и продолжающую законно существовать, но лишенную возможности что-либо делать по собственному усмотрению. Вскоре после того (411) [343 г.] и Фалерии, сохранившие свою коренную латинскую национальность и под владычеством тусков, вышли из этрусского союза и вступили в вечный союз с Римом; таким образом, вся южная Этрурия в той или в другой форме подчинилась римскому верховенству. Относительно Тарквиний и в особенности северной Этрурии римляне удовлетворились тем, что надолго связали их (403) [351 г.] мирным договором, заключенным на 400 месяцев.