Плач - Сэнсом Кристофер Дж.

Я торопливо оделся: мне нужно было доставить сообщение Стайсу, а также я хотел поговорить с Николасом. Выйдя из апартаментов, я увидел людей, собравшихся с трех сторон двора у помещения королевской стражи. Слуги, придворные, чиновники — казалось, все сошлись в этом месте. Чуть поодаль я заметил Уильяма Сесила и протолкался сквозь толпу поздороваться с ним.

— Брат Шардлейк? — удивился он. — Вы пробыли здесь всю ночь?

— Да, мне предоставили ночлег, так как было очень поздно.

— Мне тоже часто приходится ночевать здесь. Но я скучаю по жене и детям. — Молодой человек грустно улыбнулся, а потом с любопытством посмотрел на меня. — Вы говорили с королевой?

— Да. В основном о религии.

— Она хочет, чтобы увиденный ею свет увидели все.

— Да, действительно, — согласился я и сменил тему. — Похоже, мастер Сесил, мы будем тесно сотрудничать и даже вместе встречать опасность.

Уильям серьезно кивнул:

— Да. Я не знал, что дело зайдет так далеко.

— И я. — Я с любопытством огляделся. — А зачем все тут собрались?

— Разве вы не знали? Когда король в своей резиденции в Уайтхолле, в воскресенье по утрам он устраивает торжественное шествие в церковь.

— Вместе с королевой?

— Да. Смотрите.

И я увидел, как из богато разукрашенной двери, ведущей в помещение королевской стражи, вышли несколько стражников и выстроились перед ней. Потом вышел другой отряд — королевских телохранителей в своих черных с золотом мундирах и с алебардами. За ними вышел король. Поскольку он был ближе ко мне, чем шедшая рядом с ним королева, я лишь мельком заметил ее по другую сторону этой огромной массы — мелькнуло ее яркое платье. Все, кто был в шапках, сняли их, и толпа издала приветственный рев.

Я взглянул на Генриха. Сегодня он был в официальном пышном наряде — длинной кремовой шелковой робе с куньим мехом на широких подбитых плечах. Он казался чуть менее ожиревшим, и я гадал, не затягивают ли его в корсет, когда он выходит на публику, — об этом ходили слухи. Огромные перевязанные ноги правителя были обтянуты черными рейтузами. Он двигался очень скованно, опираясь одной рукой на толстую трость с золотым набалдашником, а другую продев в руку телохранителя.

Король обошел двор, обернулся, чтобы улыбнуться толпе, и приподнял свою черную шапку, усыпанную мелкими бриллиантами. Однако я заметил, как плотно сжаты его губы, и увидел выступивший на красном лбу и щеках пот. Я мог лишь восхищаться его мужеством по-прежнему появляться перед толпой, демонстрируя свою способность ходить. Должно быть, это причиняло Генриху страшную боль. Он снова приподнял шапку — его маленькие глазки бегали по всему двору, и на мгновение мне показалось, что они задержались на мне. Затем король медленно двинулся дальше, на другую сторону двора, и вошел в двери Большого зала. За ним последовали высшие должностные лица и советники — я увидел в процессии бородатого Пэджета, худого рыжебородого Ризли и герцога Норфолкского в красной робе.

— Мне показалось, он на секунду посмотрел на меня, — шепнул я Сесилу.

— Я не видел. Думаю, он весь сосредоточен на том, чтобы удержаться на ногах. Как только он скроется из виду, его погрузят на коляску. — Уильям печально покачал головой.

— Как долго он еще протянет? — спросил я.

Молодой юрист нахмурился и придвинулся поближе.

— Не забывайте, мастер Шардлейк: предсказывать смерть короля — в любой форме — считается изменой.

Мы с Сесилом договорились, что я свяжусь с ним сразу, как только переговорю со Стайсом. Я снова нанял лодку к причалу Темпл, завидуя тем горожанам, которые после церкви сядут в другие лодки, чтобы прокатиться по реке в солнечный день, и, добравшись до берега, пешком направился к узким улочкам Амен-корнер, где, как мне было известно, жил Николас.

На стук мне открыл дверь молодой человек — с виду еще один ученик. Он как будто бы с неохотой повел меня к Овертону.

— Вы его наставник? — спросил этот юноша.

— Да.

— Ник попал в драку, — осторожно сообщил сосед моего ученика. — Он не говорит, что случилось, но я уверен, он не виноват…

— Да, я знаю. И он в самом деле не виноват.

Парень проводил меня вверх по лестнице и постучал в дверь. Открыл Николас. Он был в рубашке с развязанными тесемками, отчего была видна повязка у него на груди. Синяки на лице Овертона пожелтели и почернели, и вид у него был довольно жалкий.

— Как здоровье? — спросил я его.

— С виду хуже, чем на самом деле, сэр. А грудь заживает.

Я прошел вслед за ним в неопрятную комнату, всю покрытую толстым слоем пыли. На столе там стояли немытые тарелки, и повсюду были разбросаны книги по юриспруденции. Это вернуло меня в те дни четверть века назад, когда я сам был учеником — но все-таки я тогда был поопрятнее. Николас, очевидно, жил один, как и я в свое время. Мой отец не был достаточно богат, чтобы послать со мной слугу, а отец моего ученика предпочел никого не посылать с ним — несомненно, в качестве еще одного знака своего порицания. Ник предложил мне единственный стул, а сам сел на не застеленную кровать. Я задумчиво рассматривал его. Он обладал мужеством и сообразительностью, но также и безрассудной показной храбростью юности. Но в том, что ему можно доверять, я теперь не сомневался.

Я заговорил:

— Николас, вчера ты увидел, что дела, которыми я занимаюсь, касаются высочайших лиц страны. Персона, на которую я работаю, по положению еще выше Рича.

Парень вытаращил глаза:

— Это сам король?!

— Нет, не так высоко. Николас, однажды ты рассказывал мне о религиозных распрях, которые разорили эту страну. И сказал, что хотел бы прекратить их все, чтобы тебя оставили в покое и ты не вмешивался бы в веру других. Я бы тоже этого хотел. Но дело, по которому я сейчас работаю, касается распрей при дворе. На одной стороне те, кто хочет сохранить мессу, и даже те, кто хочет вернуть папу. На другой — те, кто хочет покончить с остатками католических обрядов. Участие в этой борьбе может привести к пыткам, убийству и сожжению. Некоторых уже привело.

Овертон молчал. Я видел, что мои слова произвели на него впечатление.

— Вы так и не сказали мне, на кого работаете, — наконец проговорил Николас.

— И не могу, пока ты не поклянешься держать это в тайне.

— А Джек работает с вами?

— Да. Он настоял.

— И вам нужна еще помощь?

— Да.

Молодой человек невесело улыбнулся.

— Раньше никто никогда не просил у меня помощи.

— Я совершенно честно предупреждаю: для тебя может быть лучше остаться в стороне. Не потому, что я сомневаюсь в твоем мужестве или преданности, а из-за опасности. Как я говорил вчера, я могу устроить тебя к другому барристеру. Николас, ты не должен думать только о себе. Подумай о родителях, о наследстве, о твоем будущем джентльмена. — Я улыбнулся, подумав, что это тронет ученика, как ничто другое.

Его реакция меня удивила. Он заговорил с внезапной злобной горечью:

— Мои родители! Я говорил вам, сэр, почему приехал в Лондон. Мой отец — и мать — хотели женить меня на девушке, которую я не любил. Вы знаете, я отказался…

— Да, и поэтому тебя послали в Лондон изучать право. Уверен, когда твое обучение закончится, твои родители перестанут сердиться и, возможно, даже начнут уважать тебя за твой поступок.

— Никогда, — горько сказал Овертон. — Отец сказал мне, что если я не женюсь по его выбору, он лишит меня наследства. Он послал меня изучать право, чтобы убрать меня с глаз долой. И мать тоже, она в этом деле еще свирепее, чем отец. Она сказала, что раз я отказываюсь жениться по их выбору, то я не мужчина и не сын ей. Так что наследства у меня не будет. — Он злобно посмотрел на меня.

— Это очень жестоко. Но слова, сказанные в гневе…

Молодой человек покачал головой:

— Они не шутили. Я видел это по их лицам, когда они говорили мне это. Хорошо помню ту внезапную слабость, когда я понял, что они меня не любят. — Ник вдруг закашлялся, и я подождал, когда он прокашляется. — Мать с отцом уже наняли юристов, чтобы узнать, как не допустить меня к имуществу. Они передадут его моему кузену, молодому хлыщу, который женится хоть на одноногой карлице, если она принесет ему богатство. Нет, мастер Шардлейк, они серьезно взялись за дело. — Он потупился и стал разглаживать простыню на неубранной постели. — Я их единственный ребенок. Это моя беда, как и их.