Война - Кирилл Левин

Казармы опустели. Часть казенной обстановки была вынесена в цейхгаузы, сундуки солдат также исчезли.

И только видны были группы иногда трезвых, изредка пьяных, а чаще здорово хвативших стрелков, бредущих по казарме и по двору, беседующих, поющих и просто орущих благим матом…

Полк продолжал готовиться к походу.

В полку было около двух тысяч человек, и пополнение, которое мы должны были получить в дороге, давало еще одну тысячу. Хозяйство нашего полка было огромное. Во всех дворах стояли сотни двуколок — продовольственных, фуражных, патронных, санитарных, обмундировочных, канцелярских и прочих. Стояли сотни лошадей —ломовых для обоза и строевых для офицеров!. Длинной шеренгой вытянулись походные кухни и двуконные подводы. Подводы и двуколки были наполнены продовольствием, фуражом, обмундированием, патронами, лазаретным имуществом и другим хозяйством и закрыты натянутыми брезентами. Все это находилось в распоряжении начальника хозяйственной части и командира нестроевой роты и распределялось по обозам первого и второго разрядов.

И таких полков, с такими громоздким и неуклюжим хозяйством, с колоссальным мертвым и живым инвентарем, двигалось со всех сторон России на фронт огромное количество. Одна только Сибирь посылала несколько корпусов по восемь полков, кроме артиллерии, кавалерии, саперов и казаков. Какое огромное количество поездов требовалось, если один только полк заполнял несколько составов! И какие огромные расстояния надо было покрыть!

Тюрин получил письмо из деревни. Он долго искал меня, доверяя только мне. Найдя, увел меня в сад, где я прочел ему письмо:

«Здравствуй милай Колинка дарагой сыночик отписываем тебе сниским наклоном родительское благословение и бапка анисья тоже а вчерась нашева степу забрали в небенизацию сним, в город поехала катя провожать забрали тихона никандрова ванюшку дяди Ефрема и кольку ребово а иипо сказывают вашу армею не возмут упаси тебе господи сыночка нашаво и льготу не дают всех сынов угоняют дома аднех бап аставляют работу некаму справлять только плачим за тебя и степушку все немцы окоячные денег два рубли посылаем и молимся господу богу за детак наших а яще ниско кланица бапка анисья старая все хворает под сердце подпирает намедни кума приходила плакала нету вести от петра отпиши ты нам не велик труд отписать спаси тебе матерь божия царица небесная а еще ниско тебе кланяемся дарагой сыночек наш Николай Петрович стем до свиданья с любовью твое родители».

Когда я кончил, Тюрин горько заплакал и сквозь слезы пытался по складам разобрать каракули родительского письма, но, ничего не добившись, заставил меня снова прочесть ему письмо.

Таких писем я читал каждый день несколько штук. Скоро начнут приходить письма из дальних мест, с Украины и из центральных губерний.

Мне надо на них отвечать, а это тяжкий труд.

Ротный командир штабс-капитан Чайка готовился к отъезду и разрушал свой домашний уют. Мебель частично оставлял у знакомых, частично в цейхгаузах. Одну собаку подарил, другую брал с собой, двустволки и картины упаковал в ящики и сдал в цейхауз. Мне он заказал с полдесятка прощальных стихотворений на злободневные темы, которые я срочно приготовил ему.

За несколько дней до отъезда начальник гарнизона, в связи с бесшабашным пьянством, скандалами, драками с вышибалами у китайских домиков, шумными очередями у японских домиков, нападениями на китайских торговцев и прочими пьяными историями, самым строжайшим образом запретил отпуска в город. Разрешали отпуск только по личным, запискам ротного командира, по служебным делам. По городу бродили конные казачьи патрули, арестовывая и доставляя солдат: в комендатуру.

Настал наконец день отправки. С утра на станцию двинулись длинной вереницей бесконечные обозы — двуколки, подводы, походные кухни, возы с прессованным сеном, лошади и скот. На улице — оживление, шум, грохот обоза, пыль, ржанье лошадей, мычанье скота.

Наш батальон выстраивается. Нагружены мы до предела. Кроме обычной амуниции, состоящей из скатанной шинели через грудь, винтовки, лопатки, двух патронных сумок, фляжки с водой, котелка и большого вещевого мешка, у нас еще в руках пакеты и мешки с остатками нашего хозяйства. Набитый вещевой мешок не мог вместить всего, что нужно было захватить с собой. Надо было взять запас белья, полотенце, мыло, ложку, кружку, чай, сахар и прочую мелочь, без которой и дня не обойтись. У солдат был неуклюжий, небоевой вид навьюченных ослов, неповоротливых и малоподвижных.

Раздаются последние для нас на этом дворе слова команды:

— В порядке номеров — рассчитайсь!

— Первый, второй, третий, четвертый!.. сто двадцать первый!

Нас сто двадцать один человек в роте. Фельдфебель проверяет по алфавитному списку:

— Аверьянов!

— Я!

— Аникин!

— Я!

— Архипов, Былин, Белов…

— Я! Я! Я!..

Все налицо.

— Смирно! На плечо! Направо! Ряды вздвой! Шагом марш!

Наш батальон присоединяется к остальным. Впереди полка оркестр. Но перед отправкой опять молебствие «о даровании победы православному христолюбивому воинству».

Нагруженные, навьюченные, отяжелевшие, мы стоим и ждем с нетерпением конца молебствия.

И вот длинной колонной, поднимая пыль, растянулся полк на пути к станции.

На станции полно народу. Солдат никто не провожает, у них нет: здесь родных и близких. Но у всех офицеров, фельдфебелей, сверхсрочно служащих здесь семьи, и все они провожают близких.

Шум, крик, толкотня, плач, смех.

На путях длинные составы. В вагонах с обеих сторон по два этажа нар и места для винтовок. В каждом составе вагоны второго класса для офицеров.

Мы занимаем свои вагоны. Сразу становится тесно и душно, несмотря на открытые двери. Вагон полон. Винтовки, скатки, мешки, пакеты заполняют все. Сразу запахло казармой, запахом серого сукна, кожи, ржаного хлеба.

Былин устраивается хозяйственно:

— От туточки в головах мешок, скажем. От туточки повисим котилок. Хай болтается.

Родин сердится:

— Ишь хозяин — хату соби строит! Будто женывся, та новым мистом обзаводится.

— Ну, а як ж? Може нам два месяца жить здесь. Обзаведешься!

Я выскочил из вагона. Успею еще насидеться в нем. Денщики Чайки вносят в его вагон походную кровать и меховой походный мешок для сна.

Вдруг появляется моя приятельница — японка. За ней тащат корзину со сладкими булками и пирожными. Она угощает всю роту.

Чайке, фельдфебелю и мне она принесла торты.

Я отхожу с ней в сторону. Мне неловко. На нас обращают внимание. Солдаты подсмеиваются. Но она не уходит, пока поезд не отправляется.

Ее губы пытаются улыбнуться, глаза застилаются слезой, подбородок по-детски смешно прыгает…

— Ваниська… Твоя уеззай?.. Твоя моя забудь? Да?.. Забудь? Моя глаза твоя не видай? Никогда не видай?

Я смотрю на бегущие по щекам слезы, на дрожащий подбородок и думаю о том, что никогда больше не увижу этого милого лица. Но я никогда не забуду привязанности нежной женщины с густыми черными волосами и золотистыми огоньками черных глаз…

На всю жизнь сохраню я в памяти своей маленькую фигурку и этот последний горячий лепет…

Наконец, последний приказ — горнисты играют сбор. Фельдфебеля кричат:

— Садись! В вагоны! По местам!

Паровоз гудит, дергает, вагоны скрипят, и поезд медленно отходит. Солдаты орут ура, с перрона машут шапками и платками. Многие бегут за вагонами.

Станция медленно уплывает назад и исчезает…

Нет больше Никольска.

Нет казарм, строя, учения; нет китайского базара, нет японской кондитерской…

Утром, на большой станции, остановка.

Мы выползаем из вагона. У круглой водокачки из длинной загнутой вниз трубы хлещет громадная струя воды. Никак не умыться. Подставляешь ладони, а вода разлетается брызгами во все стороны, обливая всех. Намокшие и плохо умытые, мы бежим с чайниками и котелками к кипятильнику. У вагонов толпы китайцев продают белые сайки. Высокими, пронзительными голосами они орут:

— Сааа-ика! Сааа-ика! Халоса саааика!!

Былин весел и жизнерадостен, как жеребенок. Он орет, поет, хохочет. Яркое солнечное утро, холодная вода, молодость, природный оптимизм будоражат его и веселят.

Он завел беседу с китайцем:

— Ходя, ты какой губернии?

— Олеха, семяшка, яблоки.

— А какого уезда?

— Копейка два штука.

— А какой волости?

— Сама сволоца… Зачем лугаеса? Да?.

Былин хохочет.

К нашему вагону подходит фельдфебель:

— Здравствуй, Расхвёль!

— Здравья желаю, господин фельдфебель!

— Ну, как ехать? Ничего?.. На следующей станции явиться к ротному. Спрашивал тебя.

— Слушаю!

Чайка накупил кучу красивых почтовых открыток и просит писать ему дорожные стихи.