Собрание сочинений. Том 2. 1988–1993 - Юрий Михайлович Поляков

довольно грубо раздвинул плечом стоявших на крыльце и зашел в дом, Мишка – за ним следом, но машинально чуть не завернул с верандочки на кухню: в щель между шторами виднелись калитка и часть дорожки. В спальне пахло лекарствами, а под ногами хрустели стеклянные осколки.

Зеркало было уже занавешено каким-то темно-коричневым покрывалом. Изолянт № 55, Борис Александрович, отец Лены, лежал вытянувшись на кровати и, казалось, просто спал с открытым ртом. Она сидела рядом, смотрела в пространство и держала обеими руками неживую ладонь отца.

– Жаль, что так получилось… – помолчав, выговорил Ренат.

Лена в ответ только пожала плечами.

– Он успел? – совсем уже по-другому, строго и тихо, спросил сержант.

Лена еле заметно наклонила голову.

– Ты запомнила?

Лена закрыла глаза – то ли подтверждая, то ли потому, что не могла сдержать слезы.

– А что она должна запомнить? – встрял Мишка, с удивлением глядя на них.

– Не твое дело! – отрезал Ренат и выглянул в окно. – Я пойду с гробом разберусь, а ты поговори с этим Калибаном! Теперь все от него зависит. Времени мало, сейчас «похоронка» припрется! Ты меня поняла?

– Поняла, – отозвалась Лена, и Мишка не узнал ее голоса.

«Похоронкой» в Демгородке называлась комиссия, состоявшая из начальника учетно-финансового отдела подъесаула Папикяна, главврача и представителя изолянтской общественности. Именно они актировали усопшего, после чего покойника на «санитарке» под обязательной охраной спецнацгвардейца везли в областной крематорий. Это была не лишняя предосторожность: время от времени случались нападения на машины «скорой помощи». Избавитель Отечества, несмотря на титанические усилия, пока не мог окончательно искоренить торговлю человеческими органами для пересадки – бизнес, ядовитыми цветами распустившийся при демократах. Одного пойманного «почечного барона» адмирал Рык приказал самого с «потрохами» пустить на трансплантацию. При этом он сказал: «На Страшном суде ангелам придется потрудиться, выковыривая эту сволочь из добрых христиан!» Поговаривали, что глубоко законспирированные «Молодые львы демократии» тесно связаны с «почечными баронами» и финансируются ими…

«Похоронка» была лишь малой частью траурного ритуала, сложившегося за период существования Демгородка. Обычно, как только весть о смерти облетала поселок, самой первой к месту грустного события спешила изолянтка № 524, в прошлом министр просвещения, а до этого – цирковая красотка. После того как шеф-фокусник вынимал из коробочки полупудового гуся, она забирала у него ошалевшую птицу и делала при этом невыразимый жест рукой – оп-ля!.. Следом за ней к дому скончавшегося подтягивались еще несколько женщин, в основном изолянтские жены. Они образовывали как бы группу плакальщиц. Нет, разумеется, эти в недавнем прошлом светские дамы не рыдали, а тем более не причитали, но вполголоса, со сдержанной скорбью говорили о том, какой замечательный человек ушел из жизни, как пострадало от этого дело международной демократии и как важно передать оставшиеся от него изумительные клубничные грядки в надежные руки… Это служило прологом к небольшому траурному митингу, на который собирались в основном близкие друзья и сподвижники незабвенного. Вообще-то, по инструкции, утвержденной Москвой, все поминальные мероприятия дозволялись только после того, как покойник возвращался из областного крематория в виде горстки пепла, ссыпанной в пластмассовую урночку, напоминающую кубок школьной спартакиады. Тогда разрешались митинги, надгробные речи, поминки с умеренным количеством алкоголя.

Но демгородковская общественность настойчиво пыталась легализовать также и траурные собрания в день смерти, а для начала замыслила получить разрешение выносить тело из дома в открытом гробу. Тридцати метров от крыльца до «санитарки» достаточно для того, чтобы попрощаться и высказать свои чувства к ушедшему из жизни. Но генерал Калманов предупредил пришедших к нему на прием посетителей, что если они еще раз вякнут по этому поводу, то он прикажет отправлять покойников в крематорий вообще на вертолете. Общественность несколько дней гадала над смыслом этой угрозы и пришла к выводу: комендант прозрачно намекнул им на скандальную историю, когда за экс-ПРЕЗИДЕНТОМ, собравшимся поохотиться, в Кремль подали военный вертолет и пилот по неуклюжести срубил винтом крест на Благовещенском соборе. В конце концов общественность постановила, что генерал Калманов – зоологический антисемит, а траурные митинги в день смерти можно проводить без тела…

– Миша! Помоги мне! – вдруг громко, почти истерично крикнула Лена.

Решив, что ей стало плохо, Курылев бросился к кровати и схватил Лену за плечи. Только тут он заметил, что веки у покойника сомкнуты неплотно – и поэтому кажется, будто он незаметно подсматривает за ними, как давеча сам Мишка подглядывал за Ренатом.

– Ми-иша! Ты должен мне помочь! – повторила она. – Я здесь больше не могу… Я боюсь… Они убьют нашего ребенка!

– Почему ты мне раньше ничего не сказала? Почему о нашем ребенке мне говорит Хузин? – с обидой спросил Курылев.

– Я боялась…

– Чего?

– Я всего боялась…

– И меня тоже?

– И тебя… Ты простишь?

– А Рената ты не боялась?

– Нет, он – друг…

Лена выпустила отцовскую ладонь, и Курылев, оторопев от подтвердившегося страшного предчувствия, увидел, что безымянный палец мертвой руки согнут в масонский крючок. Мишка так уставился на этот коченеющий знак чужой тайны, что даже не заметил, как Лена встала с кровати и положила ему голову на плечо.

– Они убьют… – прошептала она.

– Кого? – очнулся Курылев.

– Сначала нашего ребенка. Потом нас…

– За что? В крайнем случае сделают тебе операцию…

– В крайнем случае… – горько передразнила Лена. – Я думала, ты сильный и смелый!

– Чего ты от меня хочешь?

– Я хочу, чтобы ты увез меня отсюда! Меня и моего будущего ребенка…

– Нашего ребенка, – угрюмо поправил Мишка.

– Да… Конечно… Прости! Ми-ишка, я так хочу, чтобы мы с тобой отсюда уехали! Я люблю тебя…

– Лена! Ленхен! – Курылев обнял ее. – Что ты такое говоришь?! Ты же не девочка. Как я увезу тебя отсюда? Как? Я же не Бог… и не полубог…

– Ренат знает – как, – быстро ответила она и требовательно посмотрела Мишке в глаза.

– А кто он такой? Бог или полубог?

– Он друг, он все знает и все подготовил! – горячо зашептала Лена. – Мы уедем в Англию. Ми-ишка, ты даже не знаешь, как хорошо в Англии! Там везде газоны и лужайки! А травка такая нежная, как… как… – Она расстегнула его рубашку и провела пальцами по волосатой курылевской груди.

– Хорошо, уедем, – кивнул он. – Но сначала ты мне скажешь, кто такой Ренат.

– Я не могу.

– Я тоже не могу доверить тебя и маленького, – он положил ладонь ей на живот, – этому полугвардейцу.

Лена порывисто обняла Мишку и притянула к себе. Он думал, она просто хочет его поцеловать, но вместо поцелуя она прошептала ему на ухо три слова, которые решили всё.

– Я согласен! – ответил Мишка и сам поцеловал Лену. – Я по тебе жутко соскучился!

– Ми-ишка… – чуть слышно ответила она. – Ми-ишка, у меня больше нет папы… Понимаешь, Ми-ишка, моего папы у меня больше нет…

Вломившаяся в комнату изолянтка № 524 выхватила плачущую Лену из курылевских объятий и велела ему немедленно убираться.

– Ишь, нашел время приставать! Лучше воду на огонь поставь! – распорядилась она и сделала рукой свое цирковое движение – оп-ля!

В кухне, ставя на огонь воду, Мишка, которому никогда не приходилось обмывать покойника, стал думать о том, что мертвым, собственно, все равно, какой водой их обмывают – теплой или ледяной. Это живым не все равно, это им кажется, будто безответная плоть усопшего может от холодной воды покрыться гусиной кожей или застывшие пальцы сложатся вдруг в какой-нибудь тайносекретный знак… «Ладно, кончай мозгами вихлять! – зло приказал себе Мишка. – Надо быть спокойным. Надо быть абсолютно спокойным. А то вот и попадешься на этот самый крючок!»

У забора уже толпились изолянты, пришедшие на несанкционированный траурный митинг. Чуть в стороне стоял № 62 с пластыревыми наклейками на лице и с большой адидасовской сумкой в руке. Очевидно, он решил к открытию прошмыгнуть в «Осинку», но узнал о смерти 55-го и задержался. Мордочка у человека-крота была грустная и виноватая…

– Давайте-ка начнем, пожалуй… – предложил, поозиравшись, изолянт № 86, главный редактор «Голоса».

– Конечно, давайте начнем, – тихим скорбным хором согласились поселенцы. – Наверное, никто больше не придет…

– Господа… – произнес № 86 и сделал многозначительную паузу, – …рищи, нас привела к порогу этого дома тяжелая потеря. Ушел из жизни наш друг и соратник. Невыносимая утрата! – возвысил он голос, явно намекая на бурбонскую неуступчивость генерала Калманова. – Слово предоставляется большому другу