Стихотворения и поэмы - Юрий Кузнецов

В приведенном высказывании скрыта цитата (в данном

случае из А. Блока): «Что такое «цивилизованное одичание»? Метафоричность мышления - вот что; это она нас заела и поныне ест, не ест, а жадно пожирает. «Метафоричность мышления»... за ней стоит сама смерть».

Кузнецов использует эту цитату для утверждения собственных идей: метафоризм для него являет собой «духовное одичание», потому что это - следствие новейшего, рационали­стического этапа изменения художественного сознания. Метафора в любом случае - творческая условность, она предполагает отсутствие веры в реальность поэтического события. Метафоризм - следствие распада мифо-сознания, это атрибут сознания, лишенного связи с языком мифа. Поэтому ясно, что исследователь, подходящий к творчеству Кузнецова с точки зрения метафоризма, лишен понимания философской системы этого поэта и воспринимает его образы как «сказочные ужасы, коими Ю. Кузнецов пугал слабонервных продавщиц книжных магазинов».

Поэтика Кузнецова не может быть названа метафорической. Для доказательства рассмотрим некоторые строки поэта-метафориста, внешне сходные с поэтикой Кузнецова. Исследуем структуру и динамику образа-метафоры:

Шли люди,На месте отвинченных череповКак птицы в проволочных клеткахСвистали мысли.

(А. Вознесенский, «Париж без рифм»)

Ноги праздничные гудят,Танцевать,          танцевать хотят!

Ноги! Дьяволы элегантные,Извели тебя хулиганствами!Ты заснешь - ноги пляшут, пляшут,Как сорвавшаяся упряжка.

(А. Вознесенский, «Длиноного»)

Образы Вознесенского внешне напоминают некоторые соответствующие образы Кузнецова («свистящие мысли» заставляют вспомнить гудок «среди мысли», а «танцующие по себе ноги» напоминают целый ряд кузнецовских образов, начиная от «рыбьего плавника, вырастающего из-под земли» и заканчивая «башмаками умершего человека, продолжающими прерванный бег»). Но это сходство обманчиво. События, описываемые Вознесенским, откровенно условны. Так, фантастический образ «свистящих мыслей» (и ряд подобных) в стихотворении «Париж без рифм» подан автором как следствие условно-волевого, «нетрадиционного» взгляда на мир:

И я изрек: «Как это нужно –Содрать с предметов слой наружный,Увидеть мир без оболочек,Порочных схем и стен барочных!..»

Естественно, с Парижем не происходит ничего, меняется только авторский взгляд. Повествователь фантазирует, грезит (и это подтверждается репликой в финале стихотворения, обращенной к нему: «...Мой друг, растает ваш гляссе,..»). Что касается пляшущих ног героини стихотворения «Длиноного», то это -разновидность развернутой метафоры, например:

Или:

И гудят, как шмелиЗолотые глаза.

Или:

По лицу проносятся очи,Как буксующий мотоцикл.

В поэзии Вознесенского реальность цельна, едина и расцвечена риторическими оборотами-образами. Абсолютно условные «чудеса» совершаются здесь в текстуальном над-пространстве, находящемся вне стиховой реальности. Не так у Кузнецова, где описываемые чудеса абсолютно реальны и происходят в едином мифо-пространстве, включающем в себя в том числе и стиховую реальность.

«Целое превышает жизненный контекст персонажа, поэма как поэтическое Целое является сверхжизненным миром. В поэтическом мире становится возможным то, что невозможно (и даже просто невероятно) в прозаической действительности: бытие

после смерти», - так комментирует сюжет поэмы Кузнецова «Сталинградская хроника. Оборона». Владимир Федоров. Другой исследователь отмечает: «Мифологизм Кузнецова -не иносказание, не условность. Он - буквален. Притча выжимает жизнь до состояния формулы. В поэзии Кузнецова изображенная мифическая жизнь предстает подлинной, самозначимой реальностью».

Если Федоров склоняется в итоге к версии метафоризма поэзии Кузнецова (хотя и делает серьезные оговорки), то Косарева выдвигает иной ключевой термин - притча (парабола).

Следует заметить, что как метафора, так и парабола делают сюжет произведения в одинаковой степени условным, мнимым. Метафора описывает действие, происходящее не в реальном мире произведения, а в сознании повествователя. Она создает фантом действия или явления. Пользуясь словами Кузнецова, можно сказать, что метафора дарит миру «призраков летучих», «выросших в мозгу». Но парабола условна в не меньшей степени. Она может создать вполне добротный сюжет, но бытийность этого сюжета только кажущаяся: на самом деле персонажи оказываются мертвыми аллегорическими знаками ситуации, с которой парабола сопоставляется. Парабола не описывает реальные явления, она выдумывает явления нереальные, несуществующие для того, чтобы доказать определенную мысль. Фактически парабола является особой разновидностью метафоры, характеризующейся вынесением объекта метафоры (того, с чем сравнивают) за рамки текста произведения. Безусловно, любое из произведений, равно как и любое из явлений действительной реальности, несет в себе возможность параболического самоистолкования, однако несомненна и действительность этих явлений (относящихся как к реальному миру, так и к художественному отражению этого реального мира). Бытийность этих явлений первична: они сначала существуют, затем - подвергаются толкованию. Напротив, бытийность параболических явлений вторична, они существуют только для того, чтобы подвергаться толкованию.

Парабола - типичная логически-знаковая система, она имеет определенный расшифровочный код, как правило, простой и зачастую заложенный в самом тексте произведения (пример подобного кода - басенная мораль). Гипотетически можно предположить существование «бесхозной параболы», лишенной расшифровочного кода или имеющей несколько разнообразных кодов (при этом данные коды уничтожают друг друга), однако в подобных случаях парабола перестает быть таковой по определению, подобно тому, как загадка, не имеющая отгадки или имеющая несколько отгадок, перестает по определению быть загадкой. В этом случае парабола превратится в бесцельную авторскую фантазию-условность.

Во многих случаях в творчестве Кузнецова мы встречаемся

с параболой:

Гулом, криками площадь полна,Там встречает героя толпа.Он взлетает в бездонное небо.Посулил ли он вечного хлеба,Иль дошел до предела в числе,Иль открыл, что нас нет на земле?

Выше, выше! Туда и оттуда!Но зевнула минута иль век –И на площади снова безлюдно...И в пространстве повис человек.

Это стихотворение иллюстрирует мысль о недолговечности человеческого интереса к достижениям «героев». Персонажами стихотворения являются обобщенный «герой» (автор сознательно подчеркивает, что ему безразлично, кем является «герой» и что он такого совершил) и не менее обобщенная «толпа». Сюжетное событие стихотворения также обобщено («минута иль век»...«не все ли равно»). Сущность любого из явлений является условием его существования, однако Кузнецов не рассматривает сущность описываемых явлений, поскольку их существование вторично и связано с доказательством определенной мысли. Поэтому стихотворение «Гулом, криками площадь полна...» является параболой, притчей (равно как и рассмотренное стихотворение «Атомная сказка», а также ряд многих других произведений Кузнецова).

Но у него существует значительное количество стихотворений, которых назвать параболами невозможно (в такой же степени, как невозможно назвать их стихотворениями метафорического характера), например:

Из земли в час вечерний, тревожныйВырос рыбий горбатый плавник.Только нету здесь моря! Как можно!Вот опять в двух шагах он возник.

Вот исчез. Снова вышел со свистом. –Ищет моря, - сказал мне старик.Вот засохли на дереве листья –Это корни подрезал плавник.

Обращают на себя внимание два обстоятельства: первое, -то, что «рыбий горбатый плавник» до ужаса конкретен (это не плавник вообще, не абстрактная категория, а реальный плавник конкретной фантастической рыбы); второе, - то, что сюжетная ситуация превышает все возможные толкования. Было бы соблазнительно определить «плавник» в качестве определенного символа, к примеру, природы, которая «не знает, что творит», но для этого автору не нужно было прибегать к фантастике. Возможна трактовка сюжета произведения в духе экологической притчи о бунте природы, которая мстит за «достижения» человека, однако в тексте стихотворения не указана причина отсутствия моря (она не обязательно связана с человеческой деятельностью). Наконец, можно рассмотреть плавник в качестве аллегории бунтующего героя поэзии Кузнецова, так же ищущего потерянную мифо-реальность (море) и ненароком раскрывающего «корни», однако и эта трактовка будет представлять собой некоторую натяжку, потому что сюжетная ситуация превышает и это толкование (это не отменяет подобные толкования, но делает невозможным самодостаточность какого-либо одного из них).