Избранные произведения - Пауль Хейзе

невидимости. Порог вашего дома я переступил в первый и последний раз; и если я сегодня здесь, то только потому, чтобы единственный раз в жизни, один-единственный раз и никогда более нижайше выразить вашей дражайшей супруге свое неуважение. Она для меня — воплощенное признание вины. Мне этого достаточно. А если недостаточно вам, то я живу там-то и там-то и в любое время, с утра до вечера, к вашим услугам». Так примерно я буду говорить с ним… Дом номер четырнадцать; задумавшись, я прошел мимо. Поворачиваем назад. Дом двенадцать, десять; теперь мы приближаемся; дом восемь — значит, следующий. А домик ничего себе; чистый, уютный, на окнах белые кружевные занавески, далеко выступающий эркер; кто бы мог подумать, что за этими стенами поселилась фальшь? Слышно, как поет канарейка; и детский смех. Ребенок? Какой может быть ребенок? Не ошибся ли я номером? Нет, все верно, дом шесть. Ну и что, в доме могут жить несколько семей.

Когда он прочитал на двери фамилию Вюсс, сердце его вдруг словно с цепи сорвалось. «Тише, ты там!» — приказал он. — «Волноваться пристало ей, а не мне, судье!» Он дернул за звонок и торопливо, перепрыгивая через ступеньки, взбежал по лестнице.

— Мне очень жаль, — притворно сладким голосом пропела служанка, — господина директора и госпожи нет дома.

В нем шевельнулась досада. Он ждал любого приема, только не такого. И вообще он не любил, когда того, кому он наносил визит, не оказывалось на месте. «Нет дома!» Она, значит, среди бела дня с этим своим муженьком идет куда-то в гости? Вообще-то у нее есть на это право, но помимо права есть же еще и приличия.

— Вот моя визитная карточка, я снова зайду после обеда, часа в три.

— Фрау директор вряд ли будут сегодня после обеда дома, — робко проговорила служанка.

— Она будет дома! — повелительным тоном произнес Виктор, повернулся и ушел.

Ну и зловредное создание эта служанка! Сколько яда вкладывает она в слова «фрау директор», они звучат прямо-таки как издевательство. На лестнице навстречу ему попался почтальон.

— Почтовая открытка для госпожи Вюсс, — объявил он, подняв голову кверху. И этот тоже! Трусы! Рабы обстоятельств! Женись на ней я, и они сегодня называли бы ее моим именем.

На улице он вынул часы. «Половина двенадцатого; хватит, чтобы заглянуть перед обедом к госпоже Штайнбах. Далековато, правда, от Мюнстергассе до Розенталя, но если слегка поторопиться…» И перед его мысленным взором предстал знакомый садик с астрами в лучах осеннего солнца. Он бодро зашагал по улице, радуясь предстоящей встрече с подругой. И чем дальше он шел, тем сильнее было в нем желание встречи. Но перед садовой калиткой он задержался. «Ну конечно же, должно быть, и ее нет дома, одна неудача тянет за собой другую». Но нет, смотри-ка! Сверху из окна донеслось радостное восклицание, и она, сияя дружеским участием, поспешила ему навстречу, вниз по лестнице. Они едва не бросились друг другу на шею. Взяв его за обе руки, она потащила его с собой.

— Да вы ли это в самом деле? Скажите же, милый друг, как ваши дела?

— Откуда мне знать?

Она громко рассмеялась от удовольствия.

— Я снова узнаю вас! Итак, говорите же, рассказывайте о чем хотите! Только бы слышать ваш голос! И совершенно точно знать, что это вы, собственной персоной, а не какая-нибудь красивая сказка. Ибо у вас, мой дорогой, фантазия и действительность до такой степени переплетены, что я не удивлюсь, если вы вдруг снова исчезнете прямо у меня на глазах.

— Ход мыслей не совсем верен, — пошутил он, — связь между ними не совсем безупречна. Так прикажите мне повернуться перед вами, чтобы вы могли убедиться, что я не фантом!

— Нет, дайте-ка лучше снова вашу руку… Вот так! Теперь я крепко держу вас… нет, какой сюрприз! Когда же вы приехали?

— Вчера вечером… А знаете ли вы, что вы становитесь все моложе и красивее? И одеты, как всегда, с изысканным вкусом!

— О ля-ля! Замолчите! Старая вдова тридцати трех лет. А вы — вы стали сильнее и мужественнее, мне кажется, чем были четыре года тому назад; я бы даже сказала — увереннее, отважнее!

— Более того — заносчивее, предприимчивее, агрессивнее!

— Да будет так. Значит, скоро от вас можно ждать чего-то великого и прекрасного? Вы же знаете, как я на это рассчитываю.

— Ах, Господи, что до этого… — вздохнул он и с озабоченным видом погрузился в свои мысли.

— Если вы еще раз сделаете такое озабоченное лицо, — засмеялась она, — у меня не останется к вам ни малейшего сочувствия. Муки совершенства, мечты о триумфе!

Издали, с собора донесся низкий звук колокола: пробило полдень.

— Знаете что, — ласково сказала она, когда Виктор поднялся, — приходите сегодня после обеда на чашку чая, посидим вдвоем.

Он хотел было уже с радостью согласиться, но опомнился.

— К сожалению, уже обещал быть в другом месте, — огорченно сказал он.

— Вот те на! Только вчера вечером прибыл — и сегодня уже занят? Впрочем, я не хочу вторгаться в ваши тайны.

Он не позволял себе малодушных уловок, и потому неохотно признался:

— Тут нет никакой тайны для кого бы то ни было, не говоря уже о вас. В три часа пополудни я должен быть у госпожи Вюсс, директорши.

Она отчужденно взглянула на него.

— Что вы потеряли в этом демократическом храме добродетелей? Вы разве знакомы с господином директором?

— С ним нет, зато с ней.

Теперь выражение ее лица изменилось и стало холодным.

— Знаю, знаю, — сказала она, отворачиваясь от него, — года четыре назад на курорте вы бегло познакомились с ней. Кажется, провели вместе день или два.

— Бегло! — возмущенно воскликнул он. — Бегло? И это говорите вы, разбирающаяся в таких делах? Что значит «день или два»? Разве ценность жизни измеряется календарем? Мне кажется, есть часы, которые значат больше, чем тридцать лет обыденной жизни; часы, которые живут в вечности, как какое-нибудь произведение искусства, ибо художник, сотворивший его, — это священный мировой дух красоты!

— Это, однако, не мешает тому, что произведения искусства гибнут и забываются.

— Мне неведомо забвение, я не терплю прошлого.

— Вам с вашим воображением неведомо, зато ведомо другим; особенно когда настоящее удовлетворяет все их желания. Вы и впрямь полагаете, что госпожа Вюсс ждет вашего визита и будет особенно переживать, когда он не состоится?

— Ничего такого я не полагаю и вовсе не стремлюсь своим визитом доставить ей удовольствие.

Госпожа Штайнбах немного помолчала, затем заговорила словно бы про себя, но громко и отчетливо:

— Прекрасная Тевда Нойком