Борцы - Борис Порфирьев

— Какие солдаты? — с азартом спросил его собеседник. — Эти? Бросьте! Это — хулиганы, люмпены, сброд! Они думают только о картах и бабах!

— Не торопитесь в своих выводах. Мы с вами тоже находимся среди этих солдат… Согласен, есть среди нас и такие, о которых говорите вы… Но не забывайте, что это иностранный легион, который ещё месяц назад вербовался из подонков общества… Я говорю не о них… Я говорю о мужиках, одетых в голубые шинели.

— Бросьте! Вон мужик в голубой шинели — наш повар… Продукты меняет на вино и гуляет в городе… Ещё только началась война, а мы по его милости питаемся одними бобами… Зато офицеры его любят.

Он зло отвернулся. Никита, боясь пошелохнуться, ждал, что скажет Шумерин. Тот сутуло пожал плечами:

— В семье не без урода… А разве наш этот тип лучше? Ведь не вы занимаетесь комбинациями с поваром, а он? Это — закономерно… Я о том всё время и говорю, что враг — среди нас… Вот его надо уничтожать, а не немецких солдат… Ну, всё. Давайте спать. У меня завтра опять много работы.

Он устало повалился на бок, вскоре начал всхрапывать, рука его безжизненно сползла на Никиту. Никите захотелось пожать её — осторожно, с нежностью. Но он лежал смирно–смирно… Было радостно, что расплывающиеся мысли стали отчётливыми, сосредоточились в одной: «Враг — среди нас»… Глядя на трепещущий язычок коптилки, перекусывая соломинку, он думал: «Правда, зачем немецкому мужику моя родина? Ему и своей земли хватит… Зачем ему воевать?.. Зачем, например, воевать Чая Яносу или Альваро Ховальяносу? Да, но если немецкого мужика силой заставили идти на нас и так же силой заставят превращать нас в рабов? Тогда что?.. Выходит, всё равно надо защищаться? А повара и его сообщника пока терпеть?..» И опять всё расплылось, и опять от этого заболела голова…

На другой день произошёл случай, из–за которого Никита чуть не лишился жизни.

После обеда солдаты лениво слонялись по парку, валялись на траве, несколько человек играли в карты, усевшись в кружок. Никита лежал поодаль, читал французскую газету.

Пришёл усталый Шумерин, улыбнувшись Никите, скрылся в казарме. Через минуту он появился с котелком в руках, осторожно постучался в прикрытое ставней окно кухни. Выглянул унтер–офицер, пьяно рассмеялся, что–то сказал повару. Тот распахнул до отказа ставни, упёрся руками в косяки.

— Тебе чего? Обед? А где ты пропадал? Я обязан готовить для каждого по отдельности? Много вас таких найдётся!

Шумерин, хорошо владевший французским языком, объяснил, что его задержали в штабе.

Повар схватил обе створки и прикрыл ими окно.

Шумерин снова постучал.

Ставни распахнулись, и поток брани обрушился на Шумерина. Никита понял, что повар пьян, как и унтеры.

— Я хочу есть. Я прошу то, что мне положено.

— Ах, положено? Может, вам разносолы всякие подавай? Как же, вы графы! В очках ходите!..

Повар чуть не вывалился из окна, унтер подхватил его, стал уговаривать. Выглянули ещё пьяные любопытные морды.

Повар шатающейся походкой отошёл в глубь кухни, запустил черпак в котёл и вернулся к окну. Шумерин приблизился на шаг, протянул свой котелок, и в это время тёплый суп плеснулся ему в лицо. Выпустив котелок из рук, он схватился за пенсне. А Никита в несколько прыжков пересёк посыпанную песком аллею, ворвался в помещение и, вцепившись французу в плечи, встряхнул его, как мешок, и со всей силой швырнул на выложенную изразцами плиту…

С трудом ему скрутили руки, заперли в чулане.

Солдаты столпились под окном кухни. Послышались выкрики:

— Это произвол!.. Вы морите нас голодом!.. Мы такие же солдаты, как французы!.. Несправедливость!.. Никто не разрешил вам издеваться над нами!

Ни ругань, ни размахивание револьверами не помогали. Солдаты шумели всё громче и громче, требовали сместить командиров–французов, угрожали бунтом.

Избитый, со связанными руками, Никита лежал в тёмном чулане, думал безнадёжно: «Будет полевой суд… А я пришёл в армию за тем, чтобы разбить немцев, ведь среди них миллионы таких, как повар… Надо терпеть издевательства одного для того, чтобы разбить миллион. Но как сражаться с врагом, если за твоей спиной есть враг в такой же голубой шинели, как у тебя?.. А ведь он всю жизнь рядом…» Ему вспомнились Ванька Каин, Циклоп, Сапега… Опять от напряжения заболела голова…

К вечеру приехал русский полковник с капитаном–французом в светло–голубом мундире с чёрной лакированной портупеей.

Полковник допросил свидетелей, побеседовал с Никитой, отчитал его с глазу на глаз.

Никита стоял потупившись. Слова полковника ложились плотно, одно к одному — нашли своё место в Никитином сердце. Время критическое, всякое неповиновение играет на руку врагам.

— Мне больших трудов стоило сохранить тебе жизнь, — сказал на прощанье полковник. — Многие недоразумения объясняются тем, что вами командуют люди, говорящие на непонятном вам языке… Но за считанные часы перед наступлением ломать ничего нельзя.

Когда Никита вернулся в казарму, Шумерин молча пожал ему руку.

А вечером рядом с иностранным легионом, в другой вилле, расположились сенегальцы. Это были здоровенные, Никитиной комплекции, парни в серых мундирах, красных фесках и широких восточных штанах; на некоторых из них были каски с изображением полумесяца, на шее болтались амулеты — зуб крокодила, цветной камешек. Они установили у чугунной ажурной решётки флажок, на котором была нарисована зелёная рука, и высыпали к соседям, предлагая шоколад и сигары в обмен на вино. Поблёскивая белками глаз, они весело рассказывали на ломаном французском языке, как марсельские дамы завалили их цветами и подарками.

«Вот ведь тоже идут сражаться против общего врага», — подумал Никита. Ему передались их жизнерадостность, веселье. Пришла мысль, что хорошо бы сражаться с такими бок о бок.

Утром иностранный легион вместе с сенегальцами отправили двумя колоннами на восток. Шли со смехом и песнями, но постепенно голоса стали стихать. К вечеру легионеры еле волочили ноги, но сенегальцы были так же бодры. Ночью сделали привал, а на рассвете двинулись дальше. Попадавшиеся деревни были пусты, встречались сгоревшие дома, воронки от снарядов.

Остановились у церкви с разбитой колокольней. Когда выстроились в очередь за обедом, разорвался первый «чемодан». Он угодил как раз в группу сенегальцев. На их месте оказалась зияющая яма да яркие тряпки. Снаряды летели один за другим; обедать пришлось на ходу. Обе колонны тронулись дальше. С пригорка открылась большая широкая равнина. Почва поддавала при каждом шаге. Шли гуськом по тропинке, сенегальцы — впереди. Где–то в глубине разбредались по траншеям. В узких проходах заплечные мешки и винтовки мешали движению. Над головами свистели пули. Там, где траншея была неглубокой, приходилось ползти на четвереньках. Пули срезали земляной бруствер. Безжизненно упал один солдат. Он был мёртв, и его выбросили наверх, чтобы не мешал движению. Вскоре начался артиллерийский обстрел… Наконец показался глубокий окоп. Можно было сбросить тяжёлые мешки. Со всех сторон полыхало зарево; казалось, солнце заходит одновременно на западе и востоке. Впереди и с боков тянулись к небу чёрные столбы дыма. Несмотря на поздний час, обстрел не прекращался. В небе плавали разноцветные ракеты. Солдаты засыпали, кто где сидел. Коченели от холода.

Наутро началась атака. Сенегальцы сбросили ботинки и босиком, с гортанными криками бежали на неприятельские позиции. Многие полегли у проволочного заграждения. Сапёры ножницами перерезали проволоку. Снаряды разрывались рядом. Без перерыва били пулемёты. Люди ползли под проволокой, бросались в проходы, обгоняли друг друга. Никита старался не отставать от сенегальцев. Вместе с ними он очутился на пригорке. Навстречу выскочили немцы. Винтовки наперевес, раскрытые в крике рты. Рядом с Никитой повалился в траншею рослый сенегалец, увлекая за собой и двух немцев. Рыжий солдат целился штыком в Никитин живот. Никита застрелил его в упор, прыгнул вслед за сенегальцем, ударил кого–то штыком, споткнулся, выронив винтовку, и почувствовал на своей спине врага. Инстинктивно он упал на спину, придавив немца. Потом вскочил и, не обернувшись, побежал по широкому окопу. Впереди испуганно метнулся в сторону немец, Никита уложил его кулаком, ринулся дальше, видя, как перед землянкой катаются два сцепившихся тела. Не успел подбежать к ним, как они распались и остались лежать бездыханно, раскинув руки. В это время раздался грохот, и Никита потерял сознание.

Придя в себя, он понял, что терял сознание лишь на мгновение, в воздухе ещё стояла пыль от взрыва. Он лежал у землянки, двери в которую были сорваны взрывной волной. Кроме двух убитых, никого не было рядом. Прислушался. «Кап–кап–кап», — капала вода с земляной стенки. Значит, слышит. Но тишина удивляла. Осторожно выглянул через бруствер — кроме мёртвых, никого. Колючая проволока облеплена трупами. Он отыскал свою винтовку и хотел возвратиться к своим, но рядом тенькнула пуля. Понял: следят. Примерно через час попробовал выглянуть ещё, но опять раздался выстрел. Надел шапку на штык и поднял над собой.