Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века - Андрей Андреев

Вернувшись в Берлин, Станкевич и Тургенев 24 октября 1838 г. одновременно записались в студенты (в матрикулярной книге их записи идут одна за другой) и вместе слушали университетские лекции в течение еще одного семестра[595]. Тургенев некоторое время жил в одном доме с Неверовым, который ввел его тогда же в салон Фроловых и познакомил с Фарнхагеном фон Энзе. Не прерывалось и постоянное общение с возвратившимся в Берлин Грановским (хотя по состоянию здоровья тот вынужден был искать себе новую квартиру поближе к университету), так что осенью 1838 г. интеллектуальная жизнь «берлинского кружка» Станкевича продолжилась с новой силой [596].

В одном из писем в ноябре 1838 г. Станкевич упоминал об изменении своего статуса и приобретении им «студенческого звания»: «На этих днях я начал уже посещать лекции, записавшись по форме в здешние студенты. Мне выдали студенческий диплом и знаменитую карточку, по предъявлении которой студент не может быть арестован, ни в каком случае, полициею: она только доносит его начальству. Разумеется, что мне с нею нечего делать, но все это свято бережется как напоминание. Профессора особенно вежливы к нам, иностранцам, и дают нам всегда лучшие места на лекциях»[597]. в новом семестре Станкевич, как помещик, взялся слушать курс агрономии, надеясь стать «хоть не образцовым, но очень и очень порядочным хозяином». Однако результаты прослушанного разочаровали его: лекции «не дали мне сведений, каких я ожидал, но не остались без пользы для меня; я познакомился с тем, что ново для одного меня, хоть известно всякому, кто сам год похозяйствовал в деревне, узнал многие земледельческие термины и, по крайней мере, могу без затруднения расспросить о чем нужно… У нас совсем другие условия и отношения»[598].

На некоторое время к русскому кружку в Берлине в зимнем семестре 1838–1839 гг. присоединился еще один их знакомый по Московскому университету, востоковед П. Я. Петров, остановившийся в Берлине по пути в Париж. А вот еще один член московского кружка Станкевича, проезжавший здесь ранее, в конце 1837 г., историк и археограф С. М. Строев не смог приобщиться к ученым занятиям «берлинского филиала» из-за незнания немецкого языка: Станкевич с иронией писал, что «несмотря на свою претензию на ученость, < Строев > не в состоянии даже полюбопытствовать, что делается в знаменитом европейском университете»[599].

Вне сферы соприкосновения с «русским философским кружком» в Берлине в это время оказались и еще два питомца Московского университета, посетившие Берлин. К. С. Аксаков пробыл здесь в июне 1838 г., когда Станкевич и его друзья были в отъезде, всего несколько недель и даже ни разу не посетил университет, интересуясь театром, музыкой, музеями. Приехавшего сюда месяц спустя С. П. Шевырева, напротив, очень занимало университетское преподавание, он слушал лекции Ганса (оставив о них восторженные записи в дневнике), Риттера, Бёка, Штеффенса, Неандера и др.[600] Со Станкевичем, путешествовавшим тогда по южной Германии, Шевырев, естественно, в Берлине не встретился, но тем же летом они съехались в Майнце, где долго спорили о философии, вероятно, под влиянием берлинских впечатлений. Эти эпизодические посещения Берлина русскими общественными деятелями 1830—1840-х гг., с одной стороны, еще раз подчеркивают значение этого города для развития русской культуры и общественной мысли, но с другой, подтверждают отличие, которое существовало между «путешественниками» и собственно русскими студентами в Берлине, для которых лекции представляли не только поиск новых впечатлений и мыслей, но и настоящий регулярный труд в процессе университетской учебы.

Весной 1839 г. первая фаза в истории «берлинского кружка» закончилась. Друзья разъезжались: первым уехал Грановский, сначала на лечение в Зальцбрунн, а затем на родину, где уже в сентябре прочел свою первую лекцию в Московском университете. В конце мая Берлин покинул Неверов, путь которого через северную Германию также лежал в Россию. В июне на лечение в Зальцбрунн выехал и Станкевич, который оттуда отправился дальше, на курорты Швейцарии и Италии; через год в итальянском городке Нови он умер. Тургенев дольше других продолжал слушать лекции, занимаясь в летнем семестре древними языками (у филологов Цумпта и Бёка), философией и историей (у Вердера и Ранке), но в середине августа 1839 г. также покинул Германию (его отпускное свидетельство из университета датировано 15 августа). Вернувшись на полгода в Россию, Тургенев в начале 1840 г. вновь выехал за границу и провел весну в Риме вместе со Станкевичем, с которым был неразлучно почти до самой смерти последнего[601].

В 1839–1840 учебном году мы не видим никого из будущих русских общественных деятелей на скамьях Берлинского университета. Впрочем, в это время здесь учились два стипендиата, приготовлявшиеся к профессуре: в апреле 1839 г. сюда приехал Драшусов, успевший пообщаться со Станкевичем, которому расхваливал Италию, где «решительно ничего не хочется делать»[602]; а осенью прибыл выпускник Харьковского университета, медик И. А. Свиридов. Его сопровождал также окончивший медицинский факультет Харьковского университета Я. Н. Калиновский, который выехал учиться за границу за собственный счет (в июне 1842 г. он был утвержден стипендиатом на иждивении Московского общества сельского хозяйства, в 1845 г. защитил в университете Галле диссертацию «О свойствах крахмала и его добывании» на степень доктора философии по отделению естественных наук и после возвращения в Россию определился профессором сначала в Ярославский Демидовский лицей, а затем — на кафедру сельского хозяйства Московского университета). Интересно, что именно в эту пору временного затишья среди собственно русских студентов в Берлине, здесь учились два замечательных студента, происходившие из русских немцев, — И. Б. Ауэрбах, в будущем профессор Петровской сельскохозяйственной академии в Москве и Л. Бонштедт, профессор Академии художеств и известный петербургский архитектор.

В летнем семестре 1840 г. началась вторая фаза деятельности в Берлине «русского философского кружка». В мае 1840 г. сюда вернулся из Италии И. С. Тургенев, а в июле оттуда же приехал новый член кружка, однокурсник Станкевича по Московскому университету, Александр Павлович Ефремов, живой, добродушный, общительный человек, нескладная фигура которого постоянно вызывала беззлобные шутки друзей. Со Станкевичем они встретились осенью 1839 г. в Базеле, а затем Ефремов присутствовал при печальной кончине друга и помогал отправить его тело в Россию, после чего присоединился к Тургеневу в Берлине[603].

Тогда же, в июле 1840 г. в Берлин из России прибыл и М. А. Бакунин. Приезд еще одного близкого друга только что усопшего Станкевича был воспринят Тургеневым символически, и с Бакуниным его связала самая горячая, возвышенная дружба. В одном из сохранившихся писем этой поры звучит лирическое обращение Тургенева к своим «берлинским друзьям»: «Станкевич, тебе я обязан моим возрождением, ты протянул мне руку и указал мне цель… Я приехал в Берлин, предался науке — впервые звезды зажглись на моем небе — и, наконец, я узнал тебя, Бакунин! Нас соединил Станкевич, и смерть не разлучит… У меня на заглавном листе моей энциклопедии (книги Г. Ф. Гегеля „Энциклопедия философских наук“. — А. А.) написано: Станкевич скончался 24 июня 1840 г., а ниже: я познакомился с Бакуниным 20 июля 1840 г. Изо всей моей прежней жизни я не хочу вынести других воспоминаний»[604].

Для М. А. Бакунина приезд в Германию, решение о котором он принял под прямым влиянием Станкевича, также означал одну из переломных вех жизненного пути. «Теперь спешу в Берлин, где должна начаться моя новая жизнь, — писал он с дороги. — Я уверен, что мне будет хорошо там, потому что я всею душою предался науке, а наука для меня — не только одно отвлеченное занятие, но и жизнь вместе»[605]. Как и другие члены кружка, Бакунин ждал от Берлина нравственного возрождения, преодоления духовного кризиса.

К троим друзьям в октябре 1840 г. присоединился четвертый — М. Н. Катков. Его дорожные письма, как и у Бакунина, показывают, какие глубокие надежды он питал от встречи с Германией, и какие восторженные чувства его при этом охватывали. Едва прибыв в Любек на пароходе, Катков спешит поделиться переполнявшими его впечатлениями с родными: «Никогда не забуду я того чудесного чувства, которое овладело мною, когда я вступил, наконец, в немецкую землю… Живописные места, поля, которых зелени почти нисколько не повредила осень, веселые деревеньки с остроконечными башнями, чудесные домики, повсюду разбросанные, все это меня радовало почти до безумия… Я не знаю, что со мною было, когда мы въехали через массивные ворота в тесную улицу, застроенную высокими узкими старинными готическими домами, испещренными, с различными вычурами, выемками, со многими ярусами, выступающими один над другим, слитыми в одну чудно-странную стену… Мне казалось, что я каким-то волшебным очарованием был перенесен в середину средних веков… Чудо, чудо как хорошо!»[606].