Вегетация - Алексей Викторович Иванов

смотрел сам на себя, и это его не удивляло. Это было как бы обыденно.

— А ты можешь воспринимать лес только внутренним чувством, а не на вид или на ощупь? — спрашивал Дима Башенин. — Ну вот если закроешь глаза, то определишь, где ты находишься, что вокруг тебя, какое настроение у леса?..

Вопрос Мите был понятен и в то же время лишён смысла.

— По-разному, — сказал Митя, чтобы не сказать ничего.

Слишком уж много умничают эти городские мудаки из «Гринписа».

— Мы провели эксперимент по воздействию на лес. В первую очередь — на область вокруг Ямантау. Мне интересно, ты ощущаешь какие-то изменения в окружающей среде? Может быть, какие-то процессы пошли иначе или тебе встретилось что-то новое? Ты один можешь это уловить.

— Да ни хрена ничего такого, — ответил Митя. — Не еби мозги, Димон. Мы будем искать «вожаков» или сегодня только треплемся на порожняк?

— Что ж, давай в этой части поищем. Но мы далековато от «Гарнизона» ушли. Вряд ли здесь такая же плотность коллигентов, как у склона Ямантау.

— Заценим.

— Но учти, Харлей, что здешние «вожаки» тоже в пределах территории, на которую ты не приводишь бригады. До железной дороги — наша земля. Мы тебе заплатили, и немало. Ты должен соблюдать условия контракта.

— Не очкуй, — усмехнулся Митя.

Ему на эти уговоры плевать. Деньги-то ему профессор уже перечислил. Значит, городские — сами лохи. У него в кармане лежит телефон и тихонько записывает трек. Он сдаст Типалычу всех здешних «вожаков» и срубит на них бабки по второму кругу. Вот так делаются нормальные дела. А мудаки из «Гринписа» пускай отсосут. Он к ним на работу не просился. И Димон для него ничего не значит. Нету его, Димона. Нету, и всё.

А его и вправду не было. В заторможенном изумлении Митя увидел, как «гринписовец» Дима прошёл сквозь куст сирени, словно тот был призраком, — нет, это куст прошёл сквозь Диму. Дима только чудился Мите. В сияющем рассветном лесу всё было странно, и чудился не только фитоценолог Дима.

Мир в глазах у Мити разделялся, расслаивался. Всё казалось не тем, чем было, хотя раннее утро в лесу — самое ясное, самое честное время. Но деревья будто раздваивались, умножались, их очертания были зыбкими и непрочными. Они двигались, эти деревья. Когда Митя отводил взгляд, они меняли место, превращались одно в другое. Мягкая почва под покровом травы проседала и колыхалась. Вдали мелькали какие-то смутные тени, будто облака слепоты. Однако распад происходил всегда где-то сбоку, не напрямую перед Митей.

Пушистая молоденькая лиственница слева медленно зашевелилась, выворачивая свою зелень, как шубу, и перерождалась в какое-то чудовище с мохнатыми лапами и вытянутой древесной мордой, покрытой корой. В листве дрожащей осины мерещилась длинная многоногая тварь, спускающаяся вниз по стволу и ветвям. Полумёртвая большая берёза будто в агонии качала кроной — тонкие ветви её вершины закручивались растрёпанными узлами «вихоревых гнёзд». Ползучая жимолость лезла вверх по кряжистой сосне. В траве Митя угадывал просторные «ведьмины круги» из мелких грибов.

Чёрные коряги карабкались вперевалку, точно рептилии, — Митя наяву замечал их движение; тонкие, голые, изогнутые ветви упавшей ёлки торчали как обглоданные рёбра. Митя зацепился штаниной за растопыренный сук, наклонился освободиться и увидел, что его за ногу схватила костлявая деревянная рука с пятью пальцами. Митя дёрнул ногу, и рука сжалась крепче, а потом два пальца отломились. Но рядом поднялась, раскрываясь, огромная земляная пасть с гнилыми и кривыми зубами — вывороченное корневище сосны. Пасть дохнула на Митю могильным холодом.

Мите не было страшно — только дико. Он же учёный. У него, похоже, бред, а лес не способен оживать нечистью из сказок. И ещё Митя улавливал нечто знакомое… След чьей-то коварной воли — будто эхо заклинания… Щука! Ведьма! Это она взбудоражила фитоценоз, чтобы тот пугал пришельцев кошмарами из их собственных фантазий… Но Митя ничего не боялся.

Ничего? Не может такого быть! Все чего-то боятся!

За деревом Митю ждал Серёга. Митя замер на полушаге. Серёга поднял руку и нацелил на Митю пистолет.

— Хана тебе, гад! — с ненавистью сказал он.

Митя подумал, что Серёга обо всём догадался — и про Маринку, и про планы Мити на работу в бригаде — и встретил брата, чтобы отомстить.

— Ты что, Димон, за мной с «Гарнизона» припёрся? — глухо спросил Митя.

Это был не Серёга, а фитоценолог Дима.

— Берега попутал, козёл? — взбесился Дима.

— Оборзел в лесу, ага? — Митя ухмыльнулся ему в лицо. — Один хрен я сдам бригадам всё, что у вас там есть.

— Я Серёга Башенин, — ответил Дима. — Я с Маринкой хожу, племянницей Егора Лексеича Типалова.

— Чмо ты дворовое, — искренне выдал Митя, ведь так оно и было. — Отдай ствол и сдёрни отсюда.

Дима выстрелил. Митя окунулся в темноту.

Он всё так же стоял у дерева. Один. Ни Серёги, ни Димы. Сейчас он был Митей, а не Харлеем. Там, на автобазе у Магнитки, Харлей после выстрела потерял сознание, а потом умер — утонул. А Митю настиг ужас Харлея — ужас последних минут Бродяги, которого убил Серёга. Эти впечатления остались в памяти Харлея и всплыли в сознании Мити, когда по умыслу Ведьмы лес взбаламутил его сознание, вытаскивая забытые чужие страхи.

Митя распрямился. Кто он? Дима Башенин? Харлей? Или же всё-таки Митя? Имелся единственный способ остаться собой — идти на выручку брату. Ни Бродяге Харлею, окажись он живым, ни фитоценологу Диме, что прятался с миссией на объекте «Гарнизон», до Серёги не было никакого дела.

И Митя пошёл дальше. Потащился. Поковылял.

Солнца меж стволами стало больше. Приближалась опушка.

Впереди расстилалась обширная пустошь, засыпанная щебнем, а кое-где заросшая бурьяном и деревцами. Возле гравийных холмов располагалось кирпичное здание заброшенного завода, рядом толпились высокие и сложные ржавые сооружения — бункеры на опорах, мосты, вышки.

Из кустов вдруг поднялся незнакомый Мите человек с автоматом.

— Стоять, сука! — приказал он.

Это был караульный бригады Алабая.

— Я — Бродяга из бригады Типала… — еле выговорил Митя. — Я сбежал… Я правда Бродяга… Позвони Алабаю, пусть не трогает моего брата. Тогда я буду работать на вас.

62

Объект «Гарнизон» (IV)

Первой на рассвете проснулась Алёна, она подняла Егора Лексеича, и тот уже сам распихал бригаду. С особым удовольствием он пнул Матушкина — в отместку за унизительный ночной звонок Геворгу Арояну. Алёна сноровисто готовила завтрак: добавив воды, разогревала на костре остатки ужина.

Алёну, Муху и Митрия Егор Лексеич с собой не брал — нечего им делать на предстоящей бойне; Маринку с Митей он даже не будил, потому отсутствие Мити не заметил. А Костик заметил, но ничего не сказал бригадиру. Всю ночь Костика терзали сомнения: вдруг он мало подрезал Митяя и Митяй приползёт весь в крови? Тогда ему, Костику, за покушение на Бродягу будет полная жопа от бригадира. Но Митяй не приполз — и это хорошо. Значит, сдох. Осталось только Серого завалить. Спокуха: на бойне он Серого и кончит.

К месту засады Костик, Фудин, Матушкин и Калдей отправились пешком по рельсам, а Егор Лексеич поехал на харвере. Машину он загнал в тоннель: харвер, как шестиногая лошадь, послушно лёг на брюхо в грязь.

В капонире поутру было зябко. Невыспавшиеся бойцы Егора Лексеича, прислонив автоматы к стенам, сидели на замусоренном полу в полосах света из бойниц и мёрзли. Егор Лексеич выпихнул из амбразуры коптер и по монитору наблюдал за окрестностями. Курчавый лес на склоне и под склоном. Пустой заросший просёлок. Развалины. Мёртвый танк с дыркой люка в башне. Товарные вагоны на железной дороге. Никого не видно, лишь вдали через просёлок перешли две маленькие косули.

Солнце всплыло в зенит и начало пригревать. Зачирикали птицы. Время словно увязло. В капонире бойцы Егора Лексеича потихоньку задремали, Калдей растянулся на мусоре и захрапел. Сам Егор Лексеич неудержимо зевал и пил кофе из термоса. Бодрость духа сохранял один