Поэзия Латинской Америки - Антология

Это утро набухло бурей…

Перевод М. Ваксмахера

Это утро набухло бурей,рвущейся из жаркого сердца лета.

Колышутся, словно прощальные платочки,белые тучи в руках бродячего ветра.

О наше влюбленное молчанье бьетсяогромное сердце тревожного ветра.

Чудесным оркестром гудит в деревьяхколокол ветра, полный бурь и песен.

Ветер крадет опавшие листья,швыряет птиц, как живые стрелы.

Листва взлетает, как желтое пламя,как металл невесомый, как волна без пены.

И тонет в буре корабль поцелуев,сраженный неистовым ветром весенним.

Я люблю тебя…

Перевод М. Ваксмахера

Я люблю тебя здесь,Где в темных соснах запутался ветер,Где мерцает луна над волной бродячейИ тянутся дни, похожие друг на друга.

Танцуют в тумане неясные тени.Чайка горит серебром на фоне заката.И парус порой. И высокие-высокие звезды.

Черный крест корабля.Одинокий,Прихожу на заре и даже в душе своей чувствую влажность.

Шумит и снова шумит далекое море.Это гавань.Здесь я люблю тебя.

Здесь я люблю тебя, и напрасно тебя горизонт скрывает.Я люблю тебя даже среди этого холода.Порою плывут поцелуи мои на тяжелых больших кораблях.Корабли эти рвутся туда, куда им вовек не доплыть.Мне кажется, я так же забыт, как этот проржавленный якорь.Как печалей причал. К нему пришвартован лишь вечер.

Как устала моя бесполезно голодная жизнь!Нет у меня того, что люблю я. Ты так далеко.С горечью вижу, как лениво спускаются сумерки.Но тут надвигается ночь и петь для меня начинает.Луна заставляет кружиться и сны и мечты.

На меня твоими глазами смотрят огромные звезды.Я люблю тебя — и поэтому темные сосныПоют на ветру твое имя бубенцами иголок.

Я могу написать этой ночью стихи…

Перевод О. Савича

Я могу написать этой ночью стихи бесконечной печали.

Написать, например: «Этой звездною ночьюлихорадит далекие синие звезды».

Ветер ночи кружит в небесах и поет.

Я могу написать этой ночью стихи бесконечной печали.Я любил ее: по временам и она меня тоже любила.

Вот такою же ночью, как эта, ее обнимал я.Сколько раз я ее целовал под открытым для вечности небом.

Любила она меня; по временам я любил ее тоже.Да и как не любить было эти большие прямые глаза?

Я могу написать этой ночью стихи бесконечной печали.Подумать — она не со мной. Ощутить, что ее потерял я.

Слышать эту огромную ночь — без нее она стала огромней,И росою на пастбище падает на душу стих.

Ну и что ж, что любовью не мог я ее удержать?Этой звездною ночью она не со мною.

Это все. Чей-то голос поет вдалеке. Вдалеке.Но душа не смиряется с тем, что ее потерял я.

Я ищу ее взглядом, как будто хочу подойти к ней.Сердце ищет ее, а она не со мною.

Такая же ночь, и белеют под нею все те же деревья.Мы тоже ведь были тогда, но уже мы — не те.

Не люблю ее, нет, но, быть может, люблю.Так любовь коротка, так огромно забвенье.

Потому что в такую же ночь я ее обнимал,душа не смиряется с тем, что ее потерял я.

Хоть это последнее горе, которое мне причиняет она,и это последние строчки, которые я ей пишу.

Walking around[285]

Перевод В. Столбова

Так случилось, что я устал быть человеком.Я захожу в ателье и в киноскучный, непроницаемый, как тряпочный лебедь,плавающий в луже мочи и пепла.Ароматы парикмахерских вызывают у меня потоки слез.Я хочу одного — отдохнуть, словно камень.Я хочу одного — не видеть ни учреждений, ни аптек,ни парков, ни магазинов, ни лифтов.Так случилось, что у меня устали ноги и ногти,и моя кожа и моя тень устали.Так случилось, что я устал быть человеком.И все же я был бы раддо смерти напугать нотариуса сорванной лилиейили прихлопнуть монашку своим собственным ухом.Было бы просто прекраснобродить по улицам, размахивая зеленым ножом,и кричать, кричать, пока не замерзнешь.Я не хочу прозябать корневищем в потемках,которое дрожит, и тянется, и дергается во сне,ползет вниз, в мокрые недра земли,все впитывая, обо всем думая и обедая каждый день.Зачем мне столько несчастий?Я не хочу больше быть могилой и корнем,подземельем, мертвецами набитым подвалом,не хочу леденеть о тоски, умирать от горя.

Я прохожу спокойно, глазастый, обутый в ботинки,гневный и забывающий про свой гнев,прохожу, пересекаю конторы и ортопедические кабинеты.И дворы, где на проволоке болтается просыхающее белье —рубашки, кальсоны и полотенца, и все они плачутмедленными грязными слезами.

Т. ду Амарал. «Бразилия». XX в.

Возвращается осень

Перевод Л. Мартынова

День омраченный падает с колоколен,будто бы вдовье трепещущее покрывало.Этот цвет, эта дремауходящих в землю черешен,это струенье дыма, наплывающего бесконечнои меняющего окраску влаги и поцелуев.Я не знаю, понятно вам это?Ночь нисходит, поэт одинокийслышит осени конский топот;и, растоптаны, листья страха шелестят в глубине артерий.В небе — что-то густое, точно язык воловий,некоторая неясность в небе и в атмосфере.

Все возвращается на свое место:неизбежные адвокаты,руки, бутыли с маслом,словом — все признаки жизни и прежде всего кровати,полные влаги кровавой;грязные уши подслушивают сокровенные тайны людские,убийцы по лестницам сходят,но дело не в этом, а в старом галопе осени старой;осени старая лошадь скачет своей дорогой.Осени старая лошадь с красною бородою,на губах — пена,а за осенью — дух океанаи блуждающий запах могильного тлена.Эти дни, что с небес ниспадают, как пепел,этот пепел, который должны разнести по земле голубки,это нити, сплетенные забытьем и слезами,это время, дремавшее долгие годы под колоколами,эти ветхие платья,эти женщины, видящие, как падают снежные хлопья,эти черные маки, взглянув на которые, люди прощаются с жизнью, —все мне падает в руки, которые я подымаюк дождливому небу.

Объяснение

Перевод И. Эренбурга

Вы спросите: где же сирень,где метафизика, усыпанная маками,где дождь, что выстукивал слова,полные пауз и птиц?Я вам расскажу, что со мною случилось.

Я жил в Мадриде, в квартале, где много колоколен,много башенных часов и деревьев.Оттуда я виделсухое лицо Кастилии:океан из кожи.

Мой дом называли «домом цветов».Повсюду цвела герань.Это был веселый домс собаками и с детьми.

Помнишь, Рауль?[286]Помнишь, Рафаэль?Федерико, ты под землей, ты помнишь балкон?Июнь метал цветы в твой рот.

Все окрест било громким:горы взволнованных хлебов,базар Аргуэльес и памятник,как чернильница, среди рыбин.Оливковое масло текло в жбаны.Сердцебиение ног заполняло улицы.Метры, литры. Острый настой жизни.Груды судаков. Крышии усталая стрелка на холодном солнце.Слоновая кость картошки,а помидоры — до самого моря.

В одно утро все загорелось.Из-под земли вышел огонь,он пожирал живых.С тех пор — огонь,с тех пор — порох,с тех пор — кровь.

Разбойники с марокканцами[287] и самолетами,разбойники с перстнями и герцогинями,разбойники с монахами, благославлявшими убийц,пришли,и по улицам кровь детейтекла просто, как кровь детей.

Шакалы, от которых отступятся шакалы,гадюки — их возненавидят гадюки,камни — их выплюнет репейник.Я видел, как в ответ поднялась кровь Испании,чтобы потопить васв одной волнегордости и ножей.

Ода Народной армии