Воспоминания. От крепостного права до большевиков - Николай Егорович Врангель

с Ротштейном[2], и вскоре я там стал не чужой. Сергея Юльевича Витте, в то время всесильного министра финансов, я знал с 1877 года, еще когда он служил в Одессе в Русском обществе пароходства и торговли[3].

Вспоминаю одну встречу с ним, много лет тому назад. Витте тогда заведовал коммерческою частью Юго-Западных железных дорог[4].

Однажды я обедал у Чихачева, который к тому времени был уже управляющим Морским министерством[5], и так как он сейчас после обеда спешил на какое-то заседание во дворец, то беседу, выйдя из-за стола, мы продолжали у него в уборной.

Доложили, что приехал Витте и очень просит, хоть на минуту, его принять. Дело очень важное.

– Скажи, что мне очень жаль, но сегодня никак не могу, попроси его заехать ко мне завтра.

Через минуту лакей вернулся. Витте прислал его сказать, что дело очень важное и ждать до завтра не может.

– Николай Матвеевич, – сказал я, – хотите, я с ним переговорю. Быть может, действительно что-нибудь неотложное, а то бы он в такой неурочный час не приехал.

– Вы правы. Переговорите, пожалуйста, с ним.

Витте мне передал, что управляющий Юго-Западными дорогами уходит в отставку[6] и он, Витте, имеет все шансы занять место управляющего дорогами, но не имеет на это права, так как он не инженер путей сообщения. Посьет[7], министр путей сообщения, с которым Чихачев близок, быть может, это все-таки сделает, если его попросить. Но сделать это нужно сегодня же. Завтра будет поздно.

– Едва ли это сегодня возможно. Николаю Матвеевичу сейчас нужно ехать во дворец на заседание, – сказал я.

– Знаю, и Посьет там будет. Постарайтесь уговорить Чихачева.

Дело уладилось. Витте попал в управляющие[8], оттуда в директора Тарифного департамента, а затем и в министры.

Витте! Витте! Витте! Имя это только и слышно было в Петербурге. Оно произносилось везде на все лады, чаще, чем имя Государя. Все, что делалось, приписывалось Витте; и в большинстве случаев были правы. По крайней мере, без Витте ничего не случалось.

– Витте гений! Он творит чудеса! – говорили одни.

– Витте вредный злодей, масон, он торгует своей совестью, – вопили другие.

И те и другие ошиблись: ни гением, ни злодеем он не был и совестью, за деньги по крайней мере, не торговал.

Государственным человеком в европейском смысле Витте назвать нельзя, ибо ни установленного плана, ни цели у него не было. В общей политической обстановке он не разбирался, а без этого государственным человеком быть нельзя. В тактике можно и должно быть оппортунистом, но цель должна быть твердо намечена. Витте цели не имел и даже ее не искал. Его цель была власть; он ее достиг, и этого с него было достаточно. Он был не государственный муж, а временщик; очень умный, очень работоспособный и особенно ловкий человек, даже гигант, если хотите, но гигантом казался лишь оттого, что был окружен ничтожными пигмеями. Он понял, что в России «капрал тот, кто палку взял», и он палку схватил, что было не особенно трудно, ибо она находилась в дряблых, немощных руках. Но в политической стихии он плавал без руля и компаса – чутьем, сноровкою, избегая отмелей и рифов, и плавать мог лишь в сравнительно тихих водах, при более или менее нормальной погоде. Настала буря, и найти фарватера кормчий уже не был способен. В дни революции он это доказал[9].

Пока он был всесилен, его переоценивали. Он умел бросить кость, а люди всегда готовы стоять на задних лапках, когда надеются на подачку. Когда он пал, его втоптали в грязь. Умирающего льва ослы лягают. Но Европа его оценила верно.

Вскоре после его падения я разговорился о нем с известным парижским финансистом, рьяным приверженцем Витте.

– Не думаете ли вы, – спросил я, – что уход Витте повлияет отрицательно на прилив французских капиталов в Россию?

– Почему?

– Вы очень верили в политику Витте.

Финансист улыбнулся:

– Мы скорее делали вид, что верим. Это нам нужно было. Большим финансистом мы его никогда не считали. Он был очень ловкий человек, не больше.

Легенде о миллионах Витте я, безусловно, не верю. Я был в курсе многочисленных предприятий и не знаю ни единого случая, в котором Витте лично мог бы быть заподозрен. Несколько дней спустя после его падения я имел случай убедиться, что вопрос, на какие средства ему жить, его удручал. Те, что он имел, для жизни были недостаточны. Как политик Витте, без сомнения, твердыми принципами хвастать не мог, но как человек – едва ли есть серьезные данные к его обвинению.

Ротштейн и финансовые круги

В финансовом мире имя Ротштейна, директора С.-Петербургского международного коммерческого банка, часто упоминалось рядом с именем Витте. Министр часто прибегал к его советам, еще чаще поручал ему проводить в жизнь свои намерения, благодаря чему и Ротштейн мог добиться того, что другим не удавалось[10]. Мне редко приходилось встречать столь умного человека. Русского языка он не понимал[11], России не знал, о русских законах не имел понятия, но чутьем отлично постигал промышленные нужды страны и, не откладывая в долгий ящик, действовал. Людей он видел насквозь и умел, смотря по человеку, обходиться с ним: с одними был нахален и дерзок до бесстыдства, с другими – изысканно вежлив и добродушен. Мне он был симпатичен, и мы скоро с ним сошлись.

Ротштейновские парадные обеды славились в Петербурге. Они напоминали табльдоты Лондона и Парижа. Тут были и министры, и посланники, и разные дельцы, и государственные люди, и известные европейские банкиры, и мужчины, и дамы, никому не ведомые. Соседей за столом вы не знали и не знали, на каком пункте с ними говорить. Однажды я со своим соседом долго беседовал по-немецки, принимая его за немца. К концу обеда он сказал какую-то русскую пословицу.

– Как вы хорошо произносите по-русски, – сказал я.

– Ничего нет удивительно, – смеясь, ответил он. – Я русский.

– Отчего же мы говорили на иностранном языке?

– А я вас принял за иностранца.

– За немца?

– Нет, за бразильянца, и очень удивился, когда вы заговорили не по-французски.

Обеды эти мне были в тягость, но отделаться от них я не мог,—Ротштейн принял бы это за обиду, a отношения портить с ним мне не хотелось.

– А знаете, во что мне обошелся вчерашний обед? – спросил он меня однажды. – Отгадайте! Почти пятьсот рублей с человека.

– Сделаем дело, – сказал я.

– Какое?

– Я обедаю у вас четыре раза