Древние греки. От возвышения Афин в эпоху греко-персидских войн до македонского завоевания - Энтони Эндрюс

и буйные. Представление о завистливом боге в некотором смысле отразилось в Ветхом Завете, но второе слово, использованное Солоном, невозможно связать с всеобъемлющей добротой бога. Слово «буйный» имеет слишком узкое значение, смысл переводимого с его помощью древнегреческого термина заключается в том, что боги так же безудержно подвержены человеческим страстям, что приносит вред. Это крайнее выражение свойственного всем людям ощущения ненадежности человеческой судьбы, сопряженное со всеми теми порывами, которые даже в наш практичный век заставляют людей принимать немыслимые меры предосторожности против неудач.

Ничто не может оградить человека от того вреда, который ему хочет принести божество, но зависть можно побороть, не привлекая к себе излишнее внимание, избегая того, что греки называли гибрис, словом, значения которого варьируются от «высокомерия» до «насилия»[26]. В этом контексте оно имеет отношение к поведению, с помощью которого человека может подняться выше того места, которое он должен занимать. Для греков было характерно сильное и естественное стремление заходить слишком далеко, знаменитая дельфийская максима «Ничего слишком» не была составлена для людей, скромных от природы, поэтому в древнегреческой литературе так много примеров проявления чрезмерности и предостережений от нее. Эллины не были катастрофически подавлены этими страхами, но их не оставляли дурные предчувствия и, если к ним относились серьезно, эти опасения могли принимать странные формы.

Если говорить о той стороне натуры древних греков, которая была связана с жизнелюбием, то следует отметить, что чрезмерная энергичность приводила их к жеманству и пижонству – тем иррациональным поворотам моды, применению избыточной энергии для совершения в основе своей нейтральных действий тем или иным способом, а не другим, что (постольку, поскольку они соответствуют какому-либо назначению) служит, чтобы отличить определенную социальную группу от обычного и менее активного человечества. Нечто подобное встречается там, где носят не только разнообразную одежду, а поведение не подавляется суровыми обычаями, и мы можем увидеть некоторое притворство в созданных в разные исторические периоды наиболее изысканных изображениях, украшающих аттические сосуды, а также в скульптурах. Но при изучении биографий представителей высших слоев общества, современников Алкивиада, живших в конце V в. до н. э., создается впечатление, будто это люди обладали особо неуемной фантазией. Не думаю, что это обусловлено исключительно тем, что в нашем распоряжении имеются тексты комедий Аристофана, высмеивавшего все это, в то время как от более ранних периодов до нашего времени подобные источники не сохранились.

Для периодов упадка может быть характерна стилизованная пышность, но полная жизни и разнообразная наигранность является скорее признаком мощи. У нас не может быть сомнений в том, что для данного периода характерна мощь, как интеллектуальная, так и в сфере искусства и политики. В это время учителя, которых называли софистами, путешествовали из города в город. Они не были, по мнению Платона, настоящими философами, а являлись людьми, обучавшими практическому искусству управления, что в основном подразумевало ораторское мастерство и многое другое. Они могли хорошо зарабатывать, так как учиться у них считалось модным, и их радушно принимали в самых богатых домах. Платон в начале своего диалога «Протагор» рассказывает о том, как взбудораженный друг будит Сократа до зари, сообщая, что в Афины прибывает Протагор, и приводит последовавший за этим разговор в доме Каллия, богатейшего знатного афинянина. Пародийные портреты софистов Продика и Гиппия, нарисованные Платоном, заставляют нас улыбаться из-за тонких острот, но скрытая в этом тексте критика не ослабляет впечатление того, что это общество жадно поглощало все интеллектуальные новшества и с нетерпением ждало их. Существовала и другая модная тенденция, при которой за образец была взята Спарта с ее бородами и правыми взглядами, сторонников которой обвиняли в том, что они недостаточно часто моются. Кроме того, не стоит забывать об атлетах и других людях, относившихся к другому и, возможно, еще более малочисленному меньшинству. Попутно проводилось более солидное и консервативное пиршество, где не было места излишнему философствованию, а лишь умеренному употреблению спиртных напитков и песням, исполнявшимся по очереди, как традиционным аттическим застольным композициям, тексты ряда из которых сохранились, так и религиозным и патриотическим либо слегка морализаторским песням или сочинениям древних поэтов. В конце «Лягушек» Армстофан отмечает, что неприемлемо сидеть рядом с Сократом, который не преминет прервать музыку своим вздором.

Можно было встретить и других кутил – горячих юношей с гирляндами, передвигавшихся от одной компании к другой. Для этого занятия даже был придуман специальный глагол (илл. 23). Но на подобных мероприятиях не присутствовали приличные женщины – только флейтистки и другие девушки, которые уже не боялись потерять репутацию. Изоляцию древнегреческих женщин можно чересчур преувеличить, забыв о неукротимых женских персонажах Аристофана и обращая внимания лишь на речь Перикла над могилами воинов, написанную Фукидидом, в которой говорится, что лучшее, что может сделать женщина для своей репутации, – это добиться того, чтобы ее имя не упоминалось наряду с теми, что носят мужчины, независимо от того, похвала это или обвинение. Но действительно считалось, что место женщины дома, женщины из высших слоев общества не должны выходить на улицу без сопровождения (бедные, которые не могли это себе позволить, упоминаются гораздо реже), что они не привлекались к общественно значимым действиям, игравшим столь важную роль в жизни мужчин.

Обойдя стороной вопрос о мужском гомосексуализме, мы нарисуем искаженную картину древнегреческого общества, и его характерные черты можно с легкостью назвать веяниями социальной моды. Так как наша социальная структура не позволяет нам спокойно относиться к данному вопросу, следует начать с того, что существует (и существовало) множество цивилизаций, где спокойно относятся к гомосексуальности, не думая, будто эти люди делают что-то примечательное, и что таким цивилизациям не свойственно по умолчанию тотчас же оказываться на грани катастрофы. Они даже получают некоторую социальную компенсацию, которая заключается в том, что убежденные гомосексуалисты не вынуждены прятаться или становиться предметом шантажа, в то время как убежденные гетеросексуалисты не находятся в худшем положении, как и те, кто занимает промежуточное положение. (Авторы качественных социологических исследований относят большинство из нас к последней категории, и у нас нет оснований полагать, будто греки в этом чем-то от нас отличались.) Для греков это обозначало в основном большую продолжительность неоднозначного периода, присутствующего в жизни каждого молодого человека. Юноши были поглощены преследованием мальчиков, более старших приверженцев подобных отношений считали нелепыми или даже отвратительными. Среднестатистический мужчина с легкостью погружался в семейную жизнь, и никто знакомый с древнегреческим искусством и поэзией не станет недооценивать силу супружеской и родительской любви, которую испытывали простые греки.

Здесь имела место неприятная напряженность. Легко уступавшего мальчика считали изнеженным, а в этом помешанном