Зачем писать? Авторская коллекция избранных эссе и бесед - Филип Рот

приезды в гости с подарками – со всеми этими финтифлюшками, казавшимися мне посланиями из далекого космополитичного мира, куда я мечтала попасть.

Рот: Меня поразили, особенно в рассказах о сельской Ирландии в годы войны, масштаб и подробности ваших воспоминаний. Такое впечатление, что вы помните форму, текстуру, цвета и размеры каждого предмета, бросившегося вам в глаза в детстве, – не говоря уж о человеческой значимости всего, что вы видели, слышали, трогали, ощущали на вкус и запах. В итоге родилась ваша проза, подобная тончайшей кружевной сетке, в которую попадают мельчайшие детали и которая помогает вам сохранять все желания, страдания и сожаления, пульсирующие в вашей прозе. Я хочу спросить: чем вы объясняете эту свою способность реконструировать с такой страстной точностью ирландский мир, в котором вы уже многие десятилетия не живете? Как ваша память сохраняет его живым, и почему вас продолжает волновать этот исчезнувший мир?

О’Брайен: Порой меня туда засасывает, и окружающий мир и настоящее время для меня размываются. Воспоминания, или как еще это назвать, вторгаются в меня. Это не то, что я могла бы коротко сформулировать. Это просто вдруг нахлынет как поток, и я попадаю в его полную власть. Моя рука делает работу, и мне не нужно думать; на самом деле, если бы я начала думать, поток бы остановился. Это как будто прорывает дамбу в мозгу.

Рот: Вы ездите в Ирландию, чтобы помочь себе вспоминать?

О’Брайен: Когда я бываю в Ирландии, я всегда лелею надежду, что от какой‐то искры вспыхнет спрятанный мир и явятся спрятанные истории, терпеливо дожидающиеся быть выпущенными на свободу, но этого не происходит. Это происходит, как вы сами знаете, куда более замысловатым образом, посредством снов, волею случая, а в моем случае – сквозь путаницу эмоций, возбужденных новым любовным увлечением и его последствиями.

Рот: Интересно, вы сознательно выбрали для себя такой образ жизни – жить в одиночестве, – чтобы не позволять сильным эмоциям разъединить вас с прошлым?

О’Брайен: Уверена, что да. Я ворчу на свое одиночество, но оно мне так же дорого, как и мысль о союзе с мужчиной. Я часто повторяла, что я бы хотела поделить свою жизнь на перемежающиеся периоды покаяния, разгула и работы, но, как сами понимаете, это, строго говоря, не соответствует традиционному представлению о жизни в браке.

Рот: Большинство американских писателей, которых я знаю, были бы сильно обескуражены перспективой жить вдали от страны, которая является их темой, источником их языка и хранилищем воспоминаний. Многие восточноевропейские писатели, с кем я знаком, остаются жить за «железным занавесом», потому что тяготы тоталитаризма кажутся им предпочтительнее опасностей, которые представляет для них, как для писателей, эмиграция. Один из доводов в пользу необходимости для писателя жить вблизи родных мест – пример двух американцев, которые, на мой взгляд, вместе составили костяк литературы моей страны в двадцатом столетии: Фолкнера, который после недолгого пребывания за границей обосновался в штате Миссисипи, и Беллоу, который, после всех своих скитаний, вернулся жить и преподавать в Чикаго. Но, как известно, ни Беккет, ни Джойс вроде бы не горели желанием и не испытывали нужды остаться в Ирландии, с тех пор они начали экспериментировать со своим ирландским наследием. А у вас никогда не возникало мысли, что, покинув в юности Ирландию и приехав в Лондон, вы как писатель лишили себя чего‐то важного? И существует ли Ирландия, отличная от Ирландии вашей юности, которая могла бы стать материалом вашей прозы?

О’Брайен: Обосноваться в каком‐то конкретном месте и использовать его как место действия для своей прозы – в этом одновременно сила писателя и подсказка читателю. Однако нужно сниматься с места, если вы обнаруживаете, что ваши корни представляют для вас угрозу, что они вас ограничивают. Джойс сказал, что Ирландия – это старая свинья, которая пожирает свой помет[111]. Он имел в виду отношение страны к своим писателям – она их изничтожает. И не случайно два наших величайших illustrissimi[112] – сам Джойс и Беккет – уехали и больше не возвращались, хотя они никогда и не порывали со своим специфическим ирландским мироощущением. Что касается моего случая, то я не думаю, что написала бы что‐нибудь, останься я там. Думаю, за мной бы наблюдали, меня бы обсуждали (даже больше, чем сейчас!), и я бы утратила тот бесценный капитал, который называется свободой. Писатели всегда в бегах, и я всегда бежала от многих вещей. Да, я лишила себя родины и, уверена, что‐то потеряла, потеряла преемственность, потеряла повседневный контакт с реальностью. Однако по сравнению с восточноевропейскими писателями у меня есть важное преимущество: я всегда могу вернуться. А для них это же просто кошмар – эта окончательность их положения: быть в вечной ссылке. Они как души, навсегда изгнанные из рая.

Рот: Вы вернетесь?

О’Брайен: Я буду возвращаться. Сейчас Ирландия стала другой, куда более светской страной, где, как ни смешно, и любовь к литературе, и отрицание литературы пошли на убыль. Ирландия становится все более материалистической и пошлой, как и весь остальной мир. Строка Йейтса – «Мечты ирландской больше нет»[113] – в полной мере оправдалась.

Рот: В моем предисловии к вашей книге «Фанатичное сердце» я цитирую эссе Фрэнка Туохи о Джеймсе Джойсе, где он пишет о вас обоих: если Джойс в «Дублинцах» и «Портрете художника в юности» был первым ирландским католиком, описавшим свой жизненный опыт и свой мир, то «миру Норы Барнакл [бывшей горничной, ставшей женой Джойса] пришлось дожидаться прозы Эдны О’Брайен». Скажите, насколько важен был для вас Джойс? Ваш рассказ «Суровые мужчины» о том, как заезжий мошенник одурачил пройдошливого продавца, читается как сельская вариация на тему «Дублинцев», но в то же время на вас, похоже, не произвели сильного впечатления экстравагантные лингвистические и мифологические увлечения Джойса. Что он значил для вас, что вы переняли и усвоили от него, если вообще такое было, и не страшно ли ирландскому писателю иметь своим предшественником такого исполина слова, который проработал буквально все ирландское, до последней мелочи?

О’Брайен: В созвездии гениев он ослепляет своим сиянием, он наш общий отец. (Я исключаю Шекспира, потому что для оценки Шекспира любого эпитета человеческого языка будет мало.) Первой прочитанной мной книгой Джойса был тонкий томик под редакцией Т. С. Элиота, который я купила на набережной Дублина, на развале у букиниста, за четыре пенса. До этого я вообще мало читала книг, к тому же все они были жутко многословные и надуманные. Я работала ассистентом аптекаря и мечтала стать писательницей. И вот мне в руки попали «Мертвые» и несколько глав из «Портрета художника в юности», которые поразили меня не только обворожительным стилем, но еще и своей жизненностью, подлинностью – это была сама жизнь. Тогда, а точнее, чуть позже, я взялась за «Улисса», но я была еще слишком юной и не смогла его осилить, роман оказался чересчур