Три секунды до - Ксения Ладунка
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я совсем рядом, когда какой-то мужчина спрашивает:
– Эй, что-то надо?
– Да, – говорю я, останавливаясь рядом.
– Ну и?
– У вас что-нибудь есть? – с надрывом спрашиваю.
Вокруг слышатся смешки. Можно подумать, меня это заденет.
– Что-нибудь? – хмурится мужик.
– Ты понял, – сжимаю зубы.
– Слушай, малявка, ты не по адресу. Вали отсюда.
Он хочет развернуться, но я говорю:
– Нет, я по адресу. Знаете Алису?
– Ну знаем, и что?
– Она сказала идти к вам, – вру я, надеясь, что это сработает.
– Ты из полиции? – не унимается мужик. – Я сказал, вали отсюда!
– Да какая полиция, посмотри на меня! – возмущаюсь. – Слушай, Алиса сказала мне, что у вас есть, и если нет, так и скажи.
Он переглядывается с мужиками, что стоят рядом, говорит:
– Оплата вперед. – И называет сумму.
В этот момент я понимаю, что денег у меня нет. Делаю вид, что осматриваю карманы, но недолго.
– Слушай, у меня нет денег, но…
– Ну тогда вали, что встала!
– Но у меня есть телефон! – Я достаю свой айфон и протягиваю ему. – Это самый последний. Пароля нет.
Он задерживает на телефоне взгляд, потом забирает и осматривает, снимает блокировку.
– Эй, псс, – кивает кому-то и подает знак рукой, а через минуту отдает мне сверток из бумаги и пакета.
Я смотрю на него и даже не знаю, что это. Положив добытое в карман, прощаюсь с ними.
Чего я добиваюсь? По правде говоря, просто хочу отомстить. Я знаю, эти двое не хотели бы моего срыва, да и я его не хочу, но они должны понимать, что не могут так просто вершить мою судьбу. Должны понимать, что не останутся безнаказанными. И пусть им будет так больно, как только возможно.
Таким же медленным, прогулочным шагом я иду обратно к машине и сажусь в нее. По приезде домой прощаюсь с водителем и поднимаюсь в квартиру. Потом нахожу в аптечке в ванной шприц и в гостиной раскладываю все вещи на столе.
Я смотрю на это и ни о чем не думаю. Я даже не знаю, как это сделать, но плевать. Меня больше ничего не волнует. Мне плевать на всех и на все. Проблемы решатся как-нибудь потом.
Это оказывается не так легко, как я думала. Но через боль, отвращение и многочисленные попытки все получается.
Я резко чувствую жар и то, как падаю на пол. Это не то же самое, что было у Алисы, и ощущения совершенно не те. Я понимаю: что-то идет не так. Боли нет, но я знаю: я умираю.
39
Я обнаружила себя посреди Оклендского кладбища. Солнце светило так сильно, что я прикрыла глаза рукой. Было очень ярко, но до жути холодно. Кожа покрылась мурашками, тело непроизвольно дернулось. Что это? Это не мое воспоминание, этого не было.
Глаза привыкли к свету, и я осмотрелась. Могильные камни, надгробия, редкие деревья… Впереди я увидела людей. Сердце провалилось в пятки, когда в одном из силуэтов я узнала Тома. Его руки были засунуты в карманы черного костюма, плечи и голова опущены. По одну сторону от него стоял отец, а по другую Алиса. Отец плакал, Алиса смотрела в пустоту.
Внутри все сжалось. Я сразу поняла, что происходит: мои похороны. И на них пришло три человека.
Я сделала пару шагов, но остановилась. Подходить ближе было страшно. Но когда эти трое ушли, я все же увидела ее – свою могилу.
«Белинда Шнайдер», – гласили буквы на памятнике.
И все. Ничего больше. Я не была хорошей дочерью, любящей девушкой или преданной подругой и не заслужила ни одной прощальной надписи. Это было больно, но справедливо.
Я подошла к могиле и присела на одно колено.
– Ты дура, – сказала я, – хорошо, что тебя больше нет.
* * *
Первое воспоминание после моего пробуждения – это лицо Тома и то, как я тяну к нему руки. Слышу механический писк и очень хочу пить, но сказать ничего не могу, потому что в горло что-то вставлено, и оно адски болит.
После я снова проваливаюсь в беспамятство, вращаясь в калейдоскопе образов и голосов. Следующие несколько дней сознание сыплется на меня острыми кусочками, царапая мозг и причиняя боль. Я пытаюсь сложить из них цельную картину, но у меня не хватает сил. Кто-то что-то говорит мне, и я даже отвечаю, но не помню, что.
Я полностью осознаю себя тогда, когда Том говорит:
– Ты была в коме три недели.
Я чувствую леденящий ужас, потому что даже не помню, чтобы мы говорили до этого. Последняя ясная точка – то, как я сижу в гостиной, пытаясь сделать укол. А потом сразу: «Ты была в коме три недели».
Писк по левую сторону от меня ускоряется. Я оглядываюсь: больничная палата. Том сидит на кресле возле моей койки и выглядит не очень. Он похудел, и у него глубокие синяки под глазами. Когда я хрипло прошу воды и он подносит стакан к моему рту, то чувствую сильный запах сигарет.
Я даже не могу нормально поднять голову, Тому приходится ее придерживать. Глотать невыносимо больно, а каждый вдох вызывает в легких пожар. От такой слабости и боли я впадаю в отчаяние и начинаю плакать. Я не понимаю, что происходит. И не могу ничего сказать – больно.
– Эй малышка, – мягко говорит Том, присаживаясь на кровать и стирая слезы с моих щек, – не плачь, все хорошо. Ты поправишься. Худшее позади, все будет хорошо.
Я пытаюсь успокоиться, и тут в палату кто-то заходит. Том оборачивается, встает на ноги. Я вижу отца и врача. Задерживаю на папе взгляд и думаю, неужели он всегда был таким седым?
Мне становится стыдно и страшно. Я не помню, почему так себя чувствую, но знаю, что основания есть. Кардиомонитор отсчитывает мой пульс, и он становится все быстрее и быстрее. Его писк поглощает сознание.
Отец что-то говорит, подходит ко мне, но я только сильнее пугаюсь. Губы врача двигаются, но в ушах стоит писк. Я проваливаюсь в небытие.
* * *
Я прихожу в себя в том же месте, но уже в одиночестве. Пытаюсь пошевелиться, но тело словно парализовано. Все болит. В горле, в глазах, носу, ушах… Три недели в коме, вспоминаю я. Нет, это какой-то бред. Я не верю, это неправда.
В палату заходит врач в компании медсестры. Видит, что я в сознании, и говорит:
– Белинда, понимаешь меня?
Я пытаюсь
