Есенин, его жёны и одалиски - Павел Федорович Николаев

помня его, его одного? “Большому кораблю – дальнее плавание”, – а вот мне, душегубке неустойчивой, куда мне в дальнее пускаться? И всё же не сидится, не плавается по маленьким прудам да речкам».

Есенин заслонил собой всё и всех, без него Бениславская не желала никого видеть и смысл своего дальнейшего бытия понимала в одном – надеяться!

После отъезда великой пары Галина Артуровна заболела неврастенией в острой форме и лечилась в санатории в Покровском-Стрешневе. Более-менее пришла в себя через две недели и сделала следующую запись в дневнике: «Уехал. Вернее, улетел с А<йседорой>. Сначала, первые два дня, было легче – как зуб вырвали – болела только ранка, но не зуб. Но, видно, зуб очень больной – ранка не заживает, а наоборот, началось воспаление, боюсь гангрены. Никакие средства не помогают. И что ужасно – вставить обратно нельзя, органического зуба больше не будет, можно заменить искусственным… и только: “Сильней, чем смерть, любовь” – есть потери не меньшие и не менее непоправимые, чем смерть. Страшно писать об этом, но это так: смерть Е. была бы легче для меня – я была бы вольна в своих действиях. Я не знала бы этого мучения – жить, когда есть только воля к смерти. Невыносимо знать, что есть один выход, и что как раз тебе этот путь отрезан. Ведь что бы ни случилось с Е<сениным> и А<йседорой>, но возврата нет».

Вернувшись в Москву, Бениславская позвонила в школу Дункан, ей сообщили: «Она вернётся через год, сейчас в Бельгии, детей везут за границу».

Значит, и Сергей вернётся не раньше! «А год – иногда длиннее жизни. Как же ждать, когда внутри такая страшная засуха? Что же делать? Буду ждать, буду беречь себя, всегда готова, если понадобится, прийти по первому его зову; по первому его желанию перечеркнуть всё прожитое и всё чаемое впереди».

В канун дня рождения Есенина Галина Артуровна вспомнила о потере своей девственности и записки Сергея: «Спасибо за д…» И сразу всё для неё преобразилось: «После осени вдруг вечером весна – аромат деревьев, и земля дышит, влажная от дождя. Хорошо, хорошо. Ну, желаю ему всего, что только есть на свете хорошего».

И с грустью: «А он ведь и не вспомнит о том, что в далёкой Москве праздную его День рождения»[90].

Оказавшись в положении отринутой любимым, Бениславская продолжила блюсти и защищать его интересы. Вот её последняя дневниковая запись на период пребывания поэта за границей:

«16.10.22. Как он мне дорог. Опять и опять чувствую это. И дорого всё, что дорого ему. Сегодня был назначен вечер М<ариенго>фа. Он подошёл. Перед тем я от Злотого знала, что ему что-то нужно от меня. Мелькнула мысль – а вдруг шестую гл<аву>, но только мелькнула, и всё. Сегодня спрашиваю: “В чём дело?” – “Мне нужна одна из глав „Пуг<ачева>!“” – моментально понимаю: “Какая?” – “Да, знаете, шестая – вариант шестой”. – “У меня её нет!” – “Как нет?” (Я уже оправилась от изумления и возмущения): “Е. ведь всё взял обратно, у меня ничего нет, а что?” – “Раз нет – ничего!” (хамски, но зато со злостью). – “А что, Вы хотели напечатать?” – “Да”. Сейчас два чувства – одно: на деле доказала, что у меня не выудишь. Я никогда не отвечала так твёрдо».

Работая в ВЧК, Галина Артуровна имела возможность просматривать иностранную прессу. Вести о Есенине были неутешительные: пьянство, скандалы, русский мужик при очаровательной и непревзойдённой Дункан. Как поэт Западу он был не нужен и практически никого не заинтересовал. Естественно, что в Россию Сергей Александрович вернулся (3 августа 1923 года) не в лучшем состоянии и сразу с головой погрузился в мир богемы.

Дункан, отчаявшись привести супруга в нормальное состояние, уехала на гастроли. Есенин воспользовался этим и покинул дворец на Пречистенке. В это время в Москве появилась Надежда Вольпин, и Сергей Александрович осчастливил её и в прямом, и в переносном смысле. Как говорят в народе, Наденька понесла. Это было всё, что она хотела получить от любимого – на большее не претендовала. Будучи крайней рационалисткой, Вольпин понимала, что поэт хорошим мужем не будет, и сразу отстранилась от него.

Есенин оказался в сложном положении – негде было приклонить голову. Тут он вспомнил о Бениславской и вернулся к ней.

Вернулся. А куда было деваться? Умница Наденька Вольпин прямо сказала: на семейное счастье с ним не рассчитывает – не рождён для этого. А Миклашевская, которую он завалил стихами, была замужем. У Мариенгофа родился сын, за которым ухаживала его тёща. Человек остепенился, и Есенин понимал, что он будет лишним в семье друга. Тут он и вспомнил о Бениславской. Галина Артуровна с радостью и внутренним торжеством предоставила в полное распоряжение Есенина и себя, и своё скромное жилище. Ближайшему другу, Анатолию Мариенгофу, Сергей Александрович заявил: «Галя моя жена». На первых порах и сам поверил в такую возможность:

– Галя, я живу у вас. Ведь пойдут всякие разговоры. Если вы хотите, я действительно могу жениться на вас.

Ответ Бениславской был полон достоинства и самоуважения:

– Нет, Сергей Александрович. Только из-за чьих-то разговоров – нет. Так я не могу. Просто вы всегда во всём полагайтесь на меня.

В дневнике она записала: «Если внешне Есенин и будет около, то ведь после Айседоры – все пигмеи, и несмотря на мою бесконечную преданность, я – ничто после неё (с его точки зрения, конечно). Я могла бы быть после Лидии Кашиной, после Зинаиды Николаевны, но не после Айседоры. Здесь я теряю».

То есть на роль жены великого поэта Бениславская не посягала даже в мыслях. Она взяла на себя роль няньки (забота о любимом) и секретаря – помощь Сергею Александровичу в контактах с издательствами. Анатолий Мариенгоф говорил по этому поводу: «Галя стала для Сергея самым близким человеком: возлюбленной, другом, нянькой. Я, пожалуй, не встречал в жизни большего, чем у Гали, самопожертвования, больше преданности, небрезгливости и, конечно же, любви».

Мечтательница и идеалистка, Галя исключала из своего сознания меркантильные интересы, побудившие Есенина вдруг вернуться к ней, искренне радовалась этому, теша себя мыслью о том, что поэт понял особость и возвышенность её личности:

«После заграницы Сергей Александрович почувствовал в моём отношении к нему что-то такое, чего не было в отношении друзей, что для меня есть ценности выше моего собственного благополучия. Носился он со мной тогда и представлял меня не иначе как:

– Вот, познакомьтесь, это большой человек».

Резко обрывал наветы «друзей»: «Не смейте так говорить о Гале, или сейчас же всем проломлю башку, – грозил оскорблённый за свою подругу Есенин. – Среди женщин это – добрый гений, каких мало на свете».

Бениславская