Леонардо да Винчи - Алексей Гастев

Некто говорил, что на его родине появляются на свет самые странные вещи в мире. Другой ответил: «Ты, родившийся там, подтверждаешь, что это правда, странностью безобразного твоего облика».

Старательный Баччо был вместе человеком без меры тщеславным и склочным, и многие его избегали и опасались. Однако Леонардо при его наблюдательности и знании людей, как говорится, закрывал на это глаза, а неумеренными похвалами только разжигал тщеславие и самонадеянность этого Баччо. Так что, помимо тончайшего сочувствия, Мастеру были свойственны еще и пристрастия.

Вместе с Салаино и Зороастро с его некромантией доброжелательством Леонардо пользовался известный Джованни Антонио Бацци, которого с ранней молодости называли Матаччо, то есть Безумный, или Сумасброд, а впоследствии он присвоил себе постыдное прозвище Содома, и так оно за ним осталось. Когда Леонардо, находясь в Милане, работал в трапезной делла Грацие, Матаччо появился возле монастыря на низкорослом осле; ноги всадника достигали земли, и, так как он ими нарочно двигал, со стороны представлялось, будто бы у животного шесть ног; что касается внешности самого Матаччо, то если бы он был настолько миловиден, как Салаино, этого не удалось бы проверить, поскольку его лицо находилось в беспрерывном движении, как и у обезьяны, которую он имел при себе обученной различным проделкам. Также невозможно было узнать от этого Джованни Антонио что-нибудь достоверное о других его качествах путем расспросов: для ему подобных язык является орудием лжи и напрасного бичевания воздуха, редко если они его применяют для сообщения истины. Когда Матаччо находился в помещении трапезной, отличавшейся превосходной акустикой, здесь раздавались непристойные песни и всевозможные дурацкие шутки и выкрики, хотя Мастер, случалось, с ним разговаривал. О чем, однако же, беседовать с таким человеком?

В Верчелли, откуда он был родом, Джованни Антонио Бацци обучался живописи и в Милане намерен был совершенствоваться в этом искусстве. И что удивительно – Марко д'Оджоне, с исключительным прилежанием и робостью копируя Мастера и оставаясь возле него долгое время, достигал меньшего сравнительно с этим Матаччо, или же Содомой, который, не считаясь в числе учеников, не внося платы за обучение и не отличаясь старательностью, впитывал и затем излучал посредством своих произведений довольно тонкие качества Леонардовой живописи, недоступные другим подражателям, и впоследствии прославился как наиболее даровитый. Законные дети художника, какими наравне с произведениями можно назвать его учеников и помощников, бывают иной раз менее счастливы, чем эти приблудные.

В компанию друзей Леонардо хорошо добавить еще Пьеро ди Козимо, проводившего, по удачному выражению Вазари, свою странную жизнь в странных фантазиях: «Он часто ходил наблюдать животных или растения, или другие какие-нибудь вещи, которые природа нередко создает странно и случайно. Иногда же он долго рассматривал стенку, в течение продолжительного времени заплеванную больными, и извлекал оттуда конные сражения, невиданные фантастические города и обширные пейзажи». Если сюда прибавить упоминавшуюся прежде колесницу Смерти, тайно изготовленную Пьеро ди Козимо в Папской зале Санта Мария Новелла, следовавших за ней в триумфальной процессии лошадей, отобранных между самыми худыми и изможденными, и мертвецов, их оседлавших, – всего этого перечня выдумок, возмутительных или ужасных привычек, смехотворных привязанностей и прочего будет достаточно, чтобы определить в поражающем с первого взгляда разнообразии то общее, что крепко соединяет и связывает отдельные лица в круге Леонардо да Винчи.

Кажется, вернее всего назвать это общее странностью. Прежде, хотя и по сию пору между людьми искусства таких большинство, можно сказать, подавляющее, живописцы старались из всех сил, и многим это хорошо удавалось, ничем не отличаться от остальных. Впрочем, в естественном и понятном желании быть как все ровно ничего странного, и многие, нарочно теряясь в толпе, оберегают свою безопасность. Но случается, что подавляемое меньшинство, будучи многократно осмеяно, уничтожаемо и различными жестокими средствами принуждено к соглашению, внезапно одерживает верх. Такой оборот оказывается одинаково неожиданным для победителей и побежденных, но с известного времени некоторые живописцы открыто заявляют и даже бахвалятся желанием быть не как все, чего они и добиваются каким-нибудь способом, относящимся ли к их искусству, манерам или внешности, это по-разному. Отсюда пошла распространяться ужасная лихорадка разнообразия, которая впоследствии привела к тому, что живописцы, скульпторы и музыканты из порядочных граждан превратились в каких-то изгоев между соотечественниками, в странников и странных людей.

Но если среди этих каждый старается отличиться на свой лад, и чем удивительнее, тем, они считают, успешнее, так же они любят собраться в кружки и сообщества, настолько же странные и, кажется, имеющие целью вышучивать все, что есть на свете. Понятное дело, эти кружки или сообщества присваивали себе и названия самые дурацкие. «Однажды, – рассказывает Вазари, – когда Джованфранческо Рустичи был хозяином на ужине сообщества Котелка, столом служил огромнейший котелок, сделанный из лохани, куда залезли все будто в чан с водой. Внутри кругом были расставлены блюда, и от ручки котелка, как бы подвешенного к своду помещения, исходил яркий свет. Когда же все разместились внутри котелка, из середины вдруг начало расти развесистое дерево, на ветвях которого были размещены по тарелкам кушанья. Затем оно опустилось вниз, туда, где находились подающие, и вскоре поднялось снова со вторыми блюдами, а после и с третьими. Рустичи в тот раз принес чугунок, сделанный из теста; в нем Улисс51 купал своего отца, дабы омолодить его. Обе фигуры были сделаны из вареных каплунов, которым был придан вид людей с частями тела, искусно сделанными из различных съедобных вещей. Андреа дель Сарто принес восьмигранный храм, сделанный наподобие храма Сан Джованни, но поставленный на колонны. Пол в нем заменяло блюдо с разноцветною желатиной, расположенной в виде мозаики, колоннами были большие толстые колбасы, а базы их и капители были сделаны из Пармского сыра».

Святой храм, превратившийся в нечто съедобное, и таким образом понятое чудо пресуществления, когда пресные хлебцы обращаются в тело Христово, могут быть истолкованы в качестве символа времени, а вернее, текущего момента, которому искусствоведы присвоили имя Высокого Возрождения. Тут все перепутывается, прошлое меняется местами с будущим, а если находится какая-нибудь серьезная вещь, следи за нею внимательно, и внезапно она тебе подмигнет. Когда же что-либо придумывается ради шутки, следует от этого ожидать обратной метаморфозы от низкого к высокому и значительному или духовному. А поскольку подобные превращения случаются довольно часто и когда их не ожидают, вещи не успевают переменить имя и остаются с тем, что им присвоено первоначально. Отсюда получается, что какое-нибудь сообщество Влажных, della Umidi, мистифицирует самую солидную и не имеющую причины скрываться ученую деятельность, а знаменитая и наиболее авторитетная в филологии академия, по преимуществу занятая сохранением и улучшением языка, называется della Crusca, то есть академия Отрубей.

Что касается Леонардо да Винчи, то его круг, даже и самый широкий, включая далеких по расстоянию и по времени последователей и подражателей, вполне можно считать академией, а лабиринт, содержащийся в кольцеобразном пространстве между окружностями, – ее печатью. Также он является основателем и почетным главой многих других академий, существование которых на протяжении времени отмечено рядом чудесных и поучительных метаморфоз. Не перечисляя всех полностью, назовем как наиболее дивную преобразование странников и чудаков в свирепых преподавателей, хотя сохраняющих кое-что от артистической внешности и поведения, однако противящихся переменам и косных: через них учреждение, основанное доброжелательными людьми в целях отыскания истины, становится вполне тираническим, и что впредь от него ожидать – неизвестно.

Итак, когда видишь человека неуживчивого и с причудами, смотри, не занимается ли он искусством. Аргументируя перед магистратами злобою своих неприятелей, поставивших испорченное льняное масло, из-за чего-де разрушается грунт, Леонардо в тот раз и до этого и никогда впоследствии не дотрагивался до живописи в Палаццо, оставшейся неисполненной обязанностью перед Республикой, и его всегда могли за это упрекнуть. В ответ он с большим высокомерием ссылался на поручения короля и его сотрудников, забирающих все время, которого у него мало, и он еще его тратит на переговоры о тяжбе, ради чего остается во Флоренции, хотя мог бы с большим удобством исполнять упомянутые поручения, находясь в Милане. А это уже не так правдиво, как хотелось бы, поскольку значительную часть времени Леонардо истрачивает, помогая Джованфранческо Рустичи. Но Синьория, только перед тем в который раз отпустившая Микеланджело в Рим по настоянию папы, не желая также огорчать своего старинного суверена и защитника, французского короля, внезапно и скоро удовлетворила притязания Мастера к наследству Пьеро да Винчи и одновременно уладила дело, касающееся несправедливого якобы завещания дяди Франческо. И тут Леонардо счастливо заканчивает вместе с Рустичи отливку и окончательную отделку бронзовых фигур для баптистерия Сан Джованни. Досадно, конечно, что в свое время не удалась, вернее, не состоялась отливка Коня, а исключительное умение и изобретательность Мастер слишком охотно распространяет на работы менее важные и не принадлежащие ему одному, предпочитая учительствовать подобно Сократу, гордость которого была столь велика, что он не записал ни единого слова из своих разговоров, рассчитывая на прилежание и благодарность учеников.