Леонардо да Винчи - Алексей Гастев

Увы, в поведении должностного лица видна не так привычка одного недостойного человека, но пагубная уверенность большинства, будто бы Италия настолько богата талантами, что беглецы или отпущенные, как Леонардо, не много в этом убавят, и обращение с ними не требует вежливости. Прелестнейшим майским утром Леонардо, Салаи, их прислуга и возчики покидали Флоренцию. У ворот Сан Галло стража проверила груз и выпустила караван на свободу, надышаться которой возможно только за пределами города, поскольку воздух внутри загрязнен испарениями судейских чернил и гнилой соломы, застилающей пол в местах заключения преступников. Здесь же, в полях, воздух очищается пробегающими ветерками и дыханием цветов и трав. Низко над землей кружатся чибисы, выхаживающие птенцов в это время года, и криками предупреждают опасность, тогда как путники, тревожа других, избавляются от страха и притеснения и продвигаются не торопясь в превосходном расположении духа.

Поначалу дорога вьется у подножия Монте Чечери, Лебединой горы, или, лучше сказать, лесистого холма близко от Фьезоле, чью горбатую спину Леонардо находил удобной для испытания аппарата. Это если бы он был готов, но тут как раз служат помехой частые передвижения Мастера.

Названная птица должна при помощи ветра подниматься на большую высоту, и в этом будет ее безопасность, потому что даже в случае, если бы ее постигли все ранее названные опрокидывания, у нее есть время вернуться в положение равновесия. Лишь бы члены ее были большой стойкости, способные противостоять стремительности и импульсу спуска связками из прочной дубленой кожи и сухожилиями из сырцового шелка. И пусть никто не возится с железным материалом, потому что последний быстро ломается на изгибах или изнашивается.

Мастер имеет в виду сочленения крыльев, что касается железных пружин, относящихся к внутренним органам и движителю искусственной птицы, он, по-видимому, от них не отказывается. Впрочем, в душе Леонардо происходит как бы мерцание, замыслы не движутся прямыми путями, но петляют, подобные болотным огням, которые обступают путешественника в темноте ночи и внезапно раздваиваются или гаснут, а затем возникают в другом месте. Но все же, если такие огни наблюдать в течение целой ночи, их беспорядочно движущаяся совокупность даст общее направление или порядок, хотя бы противоположные тому, что устанавливает сам Леонардо, определяя теорию как полководца, а практику как его солдат. В действительности, учитывая чертежную практику или воображаемое осуществление, полководец плохо поспевает за войском.

Когда гасконские арбалетчики расстреляли миланского Коня и, забравшись в верхнее помещение башни св. Готтарда, разрушили инструмент и готовые части сооружения, а бумаги сожгли и сделали невозможной всякую практику, Леонардо, вступивший в последнюю треть срока жизни, вновь оборачивается к теории и, как это ему свойственно, отступает далеко-далеко, к первым истинным, доступным познанию началам, по его выражению. «Трактат ополете птиц», созданный Мастером, покуда он, подобный легчайшей пылинке, гонимой дуновением ветерка, большую часть времени проводит между Флоренцией и Миланом, открывается параграфом о происхождении тяжести.

Тяжесть рождается, когда одна стихия расположена над другой стихией, более тонкой, чем она.

Тут ничего нет нового и оригинального, чего бы Леонардо не повторял многажды на разные лады, однако с сохранением первоначального смысла; как ни ново для него сочетание расхожей научной сентенции с поразительной находчивостью исследователя, все же еще раз приходится удивляться зоркости и вниманию, улавливающим при быстром сложнонаправленном движении птицы подробности, недоступные менее проворному глазу и меньшей сообразительности:

Если птица захочет быстро повернуться той или другой стороной и продолжать движение по кругу, она будет дважды ударять крыльями вниз на этой стороне, гребя крылом назад, тогда как другое крыло будет оставаться неподвижным или же на один взмах придется два взмаха противоположного крыла.

И на обороте того же одиннадцатого листа – или, лучше, листка, поскольку книжка имеет формат в одну шестнадцатую, то есть не больше женской ладони.

Импульс одного из крыльев, отбрасываемого ребром в сторону хвоста, порождает внезапное круговое движение птицы вслед за импульсом указанного крыла.

Но еще важнее отдельных записей их сочетание и композиция в целом, хотя отчасти из-за размеров указанной книжки, имеющей еще и страниц всего восемнадцать, постепенности, необходимой для правильного научного изложения предмета, получается даже меньше, чем в строительной механике. Ступени метафорической лестницы оказываются так высоки, что ими трудно воспользоваться; поэтому верхние поднебесные области соединяются со своей опорой и далее с центром мира не иначе подобно тому, как певчие жаворонки, складывая крылья, падают вниз и после взмывают в воздух, одновременно громадными стежками или взмахами раскачивается воображение читателя, которому делаются доступны удивительные метаморфозы, поскольку центра Земли достигает не жаворонок, но чисто теоретическое создание, лишенное образа, тогда как на обратном пути оно покрывается мышцами, перьями и пухом. И, наоборот, во время падения, где-то близко к твердой оболочке Земли, перья и пух опадают, на месте связок и сухожилий оказываются дубленая кожа и шелк, а на месте мускулов – пружины. Жаворонок складывает живые крылья, имеющие теплоту, нервы и кровь, и все остальное, а расправляет искусственные: возникает невозможная срединная сущность, как бы звучащее человеческим голосом эхо творения. Сославшись же на Леонардо, когда он говорит, что каждый отпечаток тяготеет к постоянству или желает постоянства и что ухо на известное время сохраняет звучания, а глаз – изображения предметов, и имея в виду такие быстрые метания или стежки, можно отсюда заключить о своего рода одновременном видении трех ипостасей: живая птица, искусственная и теоретическая.

«Трактат о полете птиц» заканчивается на следующей меланхолической ноте:

Великую усталость испытывает ладонь со стороны большого пальца или руля крыла, ибо эта часть ударяет о воздух.

Частица или не иначе намекает на возможность переселения душ, представляющуюся здравому смыслу невероятной, однако недаром изобретатель поочередно отождествляет себя с живой птицей, искусственной и теоретической. Если же станут возражать, что переселение не кажется необходимым, но простое сходство и аналогия позволяют применительно к крылу использовать слова или их сочетания, как ладонь и большой палец, можно сослаться на выражение великая усталость, скорее уместное в поэтическом тексте, где речь идет о вещах наиболее тонких, недоступных ученой прозе, как ни тщательно она отработана. С другой стороны, усталость изобретателя, пережившего вместе с его детищем все перипетии полета, удачно передает и сообщает читателю композиция этого небольшого трактата, включая отдельную запись, поместившуюся на обороте последнего, восемнадцатого листа, иначе говоря, на обложке, и звучащую как эхо и перифраз цитированного прежде вступления:

С горы, от большой птицы получившей имя, начнет полет знаменитая птица, которая наполнит мир великой о себе молвой.

84

Солнце дает растениям душу и жизнь, а земля питает их влагою. Последнее я проверял на опыте, оставляя у тыквы только один крошечный корешок и хорошо питая ее водой. Эта тыква полностью принесла все плоды, какие только могла, их было около шестидесяти, самых крупных. Я усердно наблюдал эту жизнь и узнал, что ночная роса обильно проникает своей влагой через черешки широких листьев, питая растение с его детьми или, вернее, с теми яйцами, которые должны производить его детей.

Хотя говорят, что прилежные подражатели, выуживая из великого произведения вещи наиболее заметные, не видят некоторых тонкостей своего образца и что, мол, от этого их живопись довольно пошлая, с таким мнением трудно полностью согласиться. Прелестная улыбка, изобретение Леонардо, в том виде, какой она приняла у названных подражателей, с еще большею силой привлекает малоопытные и робкие души, достигая той цели, которую отчасти преследовал Мастер, желая влиять и господствовать. Если же известные люди, представляющиеся знатоками искусства живописи, такое прямое сильное воздействие презирают за пошлость, поясняя, что-де тончайшую субстанцию света и тени, поддерживающую – понятно, в метафорическом смысле – правильное и легкое дыхание зрителя, подражатели слишком сгустили и от нее можно погибнуть, как от ядовитого испарения, предоставим знатоков их надменности. Что касается публики в целом, она не обладает необходимой чувствительностью, чтобы сразу исчерпывающим образом оценить какое бы ни было произведение великого Мастера; поэтому полезны и необходимы преподаватели в виде леонардесков, которые эту широкую публику подготавливают для понимания.