Фурцева - Леонид Млечин

Третьего ноября 1957 года в «Правде» появилась статья маршала Конева «Сила Советской Армии — в руководстве партии, в неразрывной связи с народом». В статье говорилось, что Жуков «неправильно, не по-партийному» руководил армией, «вел линию на свертывание работы партийных организаций, политорганов и военных советов», стремился все вопросы «решать единолично, не выслушивая мнений других и полностью эти мнения игнорируя». Жукову поставили в вину и «неудачи на фронтах вооруженной борьбы». На него возложили ответственность за то, что в 1941 — м войска приграничных округов оказались застигнутыми врасплох. Жуков очень обиделся за эту статью на Конева, которого, как он считал, в октябре 1941-го спас от расстрела.

Георгию Константиновичу обещали дать какую-нибудь работу, однако даже не включили в группу генеральных инспекторов Министерства обороны, куда он, как маршал, автоматически попадал… Хрущев распорядился возобновить оперативное наблюдение за Жуковым и сам знакомился с материалами слежки. Впоследствии КГБ докладывал о настроениях и разговорах Жукова лично Брежневу.

Решением ЦК от 27 февраля 1958 года Жукова отправили в отставку с правом ношения военной формы. Ему установили денежное содержание в размере 5,5 тысячи рублей (плюс доплата за воинское звание и процентная надбавка за выслугу лет), сохранили за ним право на медицинское обслуживание, квартиру, предоставили ему машину и дачу.

Почему Жукова не восстановили после падения Хрущева? Потому что руководство армии и политорганов было настроено против него. Жуков возражал против отхода от антисталинского курса, считал, что нельзя не говорить о причинах катастрофы 1941 года, а ГлавПУР и ЦК категорически возражали против этого. Генералы брали курс на восстановление культа личности Сталина. Жуков им мешал. Маршалы жаловались в ЦК, что он по-прежнему выступает против партии.

Сохранилась непроизнесенная речь маршала Жукова о Сталине. Он подготовил ее к пленуму ЦК, который в 1956 году на волне XX съезда должен был осудить культ личности Сталина. Речь Жукова — это обвинительный акт Сталину. Он считал, что неподготовленность к войне «явилась одной из решающих причин тех крупных военных поражений и огромных жертв, которые понесла наша Родина в первый период войны…».

«Никакой внезапности нападения гитлеровских войск не было, — писал Жуков. — О готовящемся нападении было известно, а внезапность была придумана Сталиным, чтобы оправдать свои просчеты… С первых минут войны в верховном руководстве страной в лице Сталина проявилась полная растерянность в управлении обороной страны, использовав которую противник прочно захватил инициативу…

У нас не было полноценного Верховного командования. Генеральный штаб, Наркомат обороны с самого начала были дезорганизованы Сталиным… Он, не зная в деталях положения на фронтах и будучи недостаточно грамотным в оперативных вопросах, давал неквалифицированные указания…

Сталин принуждал представителей Ставки Верховного Главнокомандования и командующих фронтами без всякой к тому необходимости проводить наспех организованные операции, без достаточного материального и технического их обеспечения, что приводило к чрезмерно большим потерям… Можно привести еще немало отрицательных фактов из оперативного творчества Сталина, чтобы оценить, чего стоят на самом деле его полководческие качества и „военный гений“…»

Когда Фурцева станет министром культуры, ее подчиненные будут вырезать Жукова из всех документальных фильмов. 7 июня 1962 года гвардии полковник в отставке Савелий Кононович Храбровицкий написал в ЦК:

«9 мая с. г., в День Победы, демонстрировались по телевидению хроникально-документальные фильмы… Я был поражен, когда увидел, что сделали деятели кино с историческими документами об истории Великой Отечественной войны.

Вы, конечно, помните, кинохронику, запечатлевшую для истории момент капитуляции немецко-фашистской армии и подписание акта о капитуляции. Маршал Жуков приказывает ввести командование немецко-фашистской армии во главе с Кейтелем, зачитывает им акт о безоговорочной капитуляции, затем приказывает увести Кейтеля. Акт о капитуляции утверждает маршал Жуков, а англо-американские представители скрепляют акт своими подписями.

Что же сделали деятели кино с этим историческим кинодокументом (конечно, не без ведома Министерства культуры)? Вырезали из фильма кадры, в котором показано советское командование, и получилось невероятное: капитуляцию приняла не Советская армия, а англо-американцы, ибо советской делегации в этом фильме нет, ее просто выкинули, вероятно, потому что ее возглавлял Г. К. Жуков…»

Екатерина Алексеевна Фурцева полностью и во всем поддерживала Хрущева. Она помогла ему сменить команду, освободиться от тех, кто больше не был ему нужен. Еще несколько месяцев главой правительства оставался Николай Александрович Булганин. Булганин, гедонист, поклонник красивых женщин и ценитель хороших вин, был человеком нерешительным и в политике робким. Зато Николай Александрович в полной мере наслаждался жизнью. Он в ту пору ухаживал за прекрасной певицей Галиной Вишневской.

«Среди топорных, грубых физиономий членов правительства, — вспоминает Вишневская, — он выделялся своей интеллигентной внешностью, мягкими, приятными манерами. Было в его облике что-то от старорежимного генерала в отставке».

Булганин упорно добивался ее расположения:

— Я позвонил вам домой, но мне сказали, что вы там больше не живете, что сбежали…

— Не сбежала, а вышла замуж!..

— Поздравляю!

А замуж она вышла за выдающегося виолончелиста Мстислава Леопольдовича Ростроповича.

«Булганин разговаривает со мной так, как будто никакого мужа у меня и нету! — пишет Галина Вишневская, — Я еще пытаюсь все перевести просто на светскую болтовню, но голос на другом конце провода, серьезный и спокойный, не собирается включаться в мою тональность. Начинаю мямлить:

— У меня вечером репетиция в театре… кончится поздно… На том конце провода длинная пауза… Затем:

— Так я за вами пришлю машину».

Отказаться от приглашения главы правительства было страшно.

«И начались с того дня, — продолжает Вишневская, — чуть ли не ежедневные приглашения — то к нему на дачу, то в его московскую квартиру. И, конечно, бесконечные „возлияния“. Николай Александрович пил много, заставлял и Славу, да тот и без уговоров со злости хватал лишнего. Бывало, охмелеют оба, старик упрется в меня глазами, как бык, и начинается:

— Да, обскакал ты меня… — Да, вроде бы так.

— А ты ее любишь?

— Очень люблю, Николай Александрович.