Жертвы Ялты - Николай Толстой

Тут возникла новая сложность. После выдачи домановских казаков в начале июня английские войска, стоявшие в долине Дравы, были посланы на прочесывание гор и розыск беглецов, нашедших пристанище на снежных вершинах. Кое-кому удалось скрыться, но многие были возвращены в Пеггец. В военном дневнике 36-й пехотной бригады объясняется, почему их не передали Советам:

«При нормальном ходе дел эти казаки были бы вывезены в советскую оккупационную зону, но советские власти, вероятно, утолили свои аппетиты и больше не требовали их выдачи. Это означало, что на нашем попечении оказалось несколько сотен недовольных казаков».

Майор Дэвис в Пеггеце получил приказ провести проверку для отделения новых эмигрантов от старых. Задачу эту он выполнил спустя рукава, и при его попустительстве многие бежали либо зарегистрировались по фальшивым документам как несоветские граждане. Тем не менее бежавших из СССР после 1939 года в Пеггеце тоже было предостаточно, а лагерь кишел информаторами и стукачами. Старостой лагеря был некий Шилихов, русский из Белграда, которому не доверяли ни казаки, ни Дэвис, и в конце 1945 года его заменили гораздо более симпатичным человеком, югославом Лакичем. Все советские граждане, чье подданство не вызывало сомнений, были переведены в лагерь в Дользахе, обнесенный проволокой. Здесь под строгой охраной содержалось около 500 советских граждан, прошедших проверку. 8 июля фельдмаршал Александер телеграфировал в военное министерство:

«Мы сейчас содержим в Австрии 500 казаков. Они бежали во время выдачи казаков советским властям и не желают возвращаться в СССР. Советы настаивают на выдаче этой группы. Не исключено, что это потребует от нас применения силы. Прошу ваших инструкций по этому поводу».

Военное министерство запросило МИД, Джон Голсуорси сказал, что телеграмма ничего не меняет. По его мнению, так же, как и по мнению Браймлоу и Патрика Дина, лучше всего было бы, чтобы военные обсудили вопрос о репатриации с Объединенным комитетом начальников штабов. Наконец Браймлоу набросал проект письма для своего начальника Кристофера Уорнера, предлагая военному министерству попытаться убедить советскую военную миссию прислать вооруженный отряд для перевозки группы смутьянов. Чтобы заручиться согласием американцев, он предлагал проконсультироваться с Объединенным комитетом, но полученное в результате решение должно было относиться лишь к казакам в Австрии и не распространяться на группу из 55 человек в Риме, поскольку женщин и детей, очевидно, нельзя считать военнопленными. Это могло послужить дополнительной причиной к тому, чтобы сначала разобраться с небольшой группой в Риме, а уже затем — с казаками.

На совещании представителей армии и МИД 31 июля четко выявилась разница в их подходе. Томас Браймлоу объяснил, что, хотя «эта политика, отличаясь от традиционной политики правительства его королевского величества в отношении политических беженцев, вызывает некоторое замешательство», МИД тем не менее считает, что с военнопленными и перемещенными лицами «следует обращаться одинаково и передавать их советским властям независимо от их желаний». Генерал-майор А. В. Андерсон возразил на это, что, по его мнению, Ялтинскому соглашению предназначалась роль рабочего соглашения при репатриации освобожденных советских граждан, и оно было принято вовсе не для того, чтобы обеспечить насильственную репатриацию политических беженцев, которые не отвечают за действия стран оси и не желают возвращаться в СССР.

Это заявление Браймлоу оставил без ответа.

Но, несмотря на настойчивость МИД, политика министерства постоянно наталкивалась на все новые препятствия. Сомнительно было, что удастся получить согласие американцев, необходимое для районов, находящихся под объединенным командованием. Все уже знали о задержке «Монтичелло» — неизвестно было только, что это всего лишь тактический маневр Госдепартамента. Имелись также тревожные и загадочные сообщения об обструкции, устроенной американской армией. 29 июля британский МИД узнал о том, что генерал Пол Парен, из американской 26-й пехотной дивизии, «отказавшись выдать военных в немецкой форме, считающихся военнопленными, действовал по инструкции высшего военного начальства», — речь шла о

«нескольких тысячах русских, служивших в вермахте».

Но худшее было еще впереди. В Ялте руководители трех великих держав приняли стратегический план окончательной победы над нацистской Германией. Теперь, шесть месяцев спустя, эта задача была выполнена, и границы «большевистского обезьянника» (давнишние слова Черчилля) растянулись от туманных болот Припяти до неторопливой Эльбы более чем на 1000 километров, в самом центре Европы. Советским руководителям оставалось лишь понять, как воспримут государственные мужи Запада новую Европу, возникшую на развалинах старой. 17 июля Трумэн, Черчилль и Сталин встретились в Потсдаме. Естественно, в повестке дня был и вопрос о русских беженцах на Западе. К тому времени подавляющее большинство их уже вернулось на родину, но с оставшимися дело обстояло еще сложнее, чем раньше. Даже те, кто поначалу принял варварство массовых репатриаций как должное, начинали понимать, что дело нечисто.

На пленарном заседании Потсдамской конференции 22 июля Молотов заявил, что англичане держат в лагере в Чесенатико, под Равенной, не менее 10 тысяч советских граждан, причем они до сих пор составляют целую дивизию из 12 полков, с офицерами, назначенными немцами. Черчилль пообещал немедленно заняться расследованием этого сообщения, и фельдмаршал Александер отправил генералу Моргану в штаб союзных сил в Италии телеграмму с просьбой сообщить подробности.

Ответ Моргана не заставил себя ждать, но эта история явно расстроила премьер-министра. На другой день его личный секретарь Лесли Роуен писал помощнику Идена Пирсону Диксону:

«Премьер-министр… выразил мнение, что наша нынешняя политика возвращения советских граждан, оказавшихся у нас, нуждается в некоторых изменениях. Он предложил вести следующую линию. Мы не требуем от советских властей возвращения оказавшихся у них англичан помимо их воли, они могут свободно выбирать, хотят они возвращаться в свою страну или нет. Из этого вытекает, что и с советскими гражданами, находящимися у нас, надо поступать таким же образом, то есть мы не должны принуждать их к возвращению в СССР помимо их воли».

Эта записка немедленно была передана для комментариев юрисконсульту МИД Патрику Дину, и тот заметил, что точка зрения премьер-министра вызывает «серьезные возражения». Действительно, английский офицер Юматов видел, как 35 репатриантов расстреляли на одесской набережной, но предлагаемые изменения вряд ли приемлемы, хотя, может, и стоит попробовать избавить от репатриации несколько заведомо ни в чем не повинных русских. В заключение он писал:

«Если, как представляется вероятным, премьер-министр выдвинул это предложение из-за заявления Молотова на пленарном заседании о 10 тысячах украинцев, находящихся в Италии, то следует заметить, что среди них много поляков, которые в любом случае не подлежат репатриации. Остальные, очевидно, представляют собой вооруженное формирование, воевавшее под немецким командованием, так что усердствовать в сочувствии к ним не стоит».

Сэр Александр Кадоган, постоянный заместитель министра, набросал для Диксона записку, в которой настоятельно просил премьер-министра отказаться от занятой позиции. В дело вновь были пущены знакомые аргументы: обещания Идена в Москве и Ялте, необходимость обеспечить скорейшее возвращение освобожденных английских военнопленных, невозможность эффективной проверки гражданства и т. д. В записке отмечалось, что практически все русские, о которых идет речь, «в большей или меньшей мере сотрудничали с немцами», а «многие из них — крайне нежелательные лица», и вообще —

«непонятно, как мы можем отказаться от их выдачи, не вступив при этом в серьезный конфликт с Советским правительством».

Премьер-министр несколько дней молчал. Тем временем генерал Морган из Италии телеграфировал, что 10 тысяч «советских граждан», о которых говорил Молотов, на самом деле украинцы, в основном жители Польши, и проверкой их гражданства занимается советская военная миссия. Получив в Потсдаме это послание, фельдмаршал Александер высказал крайнее недовольство тем, что Молотов выдвинул безосновательную жалобу, не связавшись предварительно со штабом союзных сил в Италии. МИД в эти же дни послал Черчиллю записку, где кратко излагались соображения министерства насчет взаимодействия с Советами. Они сводились к следующим предложениям. Информацию генерала Моргана можно использовать для сведения счетов с Молотовым и главой советской репатриационной комиссии генералом Голиковым, допустившими явный дипломатический промах, но при этом не следует заходить слишком далеко: