Глубокая разведка - Владимир Добряков

— Есть переход!

— Уходите! Все уходите! Я прикрою! Установку возьму с собой.

Товарищи один за другим исчезают в сиреневом мареве. Когда в нем исчезает Лена, я стреляю в уже близкую стаю крыс, подхватываю установку и тоже ухожу в переход, подальше от этого мрачного подземелья.

ГЛАВА 21

Что же нам не жилось,

что же нам не спалось?

Что нас выгнало в путь по высокой волне?

Первое впечатление такое, что мы вновь попали в Фазу, где царит Ядерная Зима. Только уже не в убежище. Холодный, пронизывающий ветер тащит серый песок и швыряет его в лицо прямо-таки лопатами. Этот песок везде, куда только достает взгляд. Темно-серое с фиолетовым оттенком небо подернуто сплошной дымкой. И холодно. Даже морозно. Смотрю на термометр. Ого! Минус двадцать восемь!

Лена уже раздевается и отдает свой комбинезон Дмитрию. Действительно, приняв решение забрать ребят с собой, мы упустили из виду, что одеты они для такого путешествия, мягко говоря, легковато. Вира с Петром мы успели обмундировать, а вот Дмитрий с Сергеем коченеют буквально на глазах. Стаскиваю комбинезон и протягиваю его Сергею. Сам я, как и Лена, остаюсь в сертановом трико.

— Одевайся, быстро!

— А вы?

— Одевайся, говорю. О нас не беспокойся, мы не замерзнем. Ну, Толик, и загнал ты нас! Из огня, да в полымя.

— Можно было и повыбирать. Но что-то возиться было лень. Прости засранца.

— Так и быть, прощаю. А как нам отсюда слинять побыстрее?

— Побыстрее не получится. Надо будет прогуляться километров с полсотни.

— Слава Времени, что не с полтысячи! Утешил, и на том спасибо. Веди, Сусанин!

Лена надевает свой голубой кожаный костюм, а я «гражданскую» одежду, и мы трогаемся в путь по рыхлому песку, проваливаясь на каждом шагу по самую лодыжку, и даже глубже. Хорошо еще, что идти приходится почти по ветру.

— Что, орелики, — спрашиваю я Дмитрия, — нравится вам экзотическое путешествие по параллельным Мирам?

— Куда уж экзотичней, — ворчит Сергей, отвечая вместо Дмитрия. — Там по костям, здесь по песку. Там крысы и пауки какие-то, здесь тоже какая-нибудь экзотика водится.

— Ничего, Серега, — хлопаю я его по плечу, — назвался хроноагентом, полезай в Реальные Фазы. То ли еще будет!

— А что еще будет? — настороженно спрашивает Дмитрий.

— А вот этого, Дима, я и сам не знаю. Но могу сказать одно. Не исключено, что на нашем пути попадется такое, что ты об этой Фазе и о той, откуда мы только что сбежали, будешь вспоминать с мыслью: «Вот бы туда вернуться!»

— Что-то плохо верится. Что уж хуже-то может быть?

— Все может быть, Дима. Все может быть. Та Фаза, где вы жили, одна из наиболее благоприятных для существования человека. А поскольку параллельных Фаз бесконечное множество, прикинь, каково будет соотношение.

— Что-то не понял.

— А тут и понимать нечего. Сколько в Солнечной системе планет? Девять. На скольких из них может существовать разумная жизнь? Только на одной. Вот и здесь примерно так же. Дошло?

Дмитрий кивает и погружается в невеселые мысли. А я снова смотрю на небо. Нет. Здесь не Ядерная Зима. Вон, в разрывах облаков, показалось тусклое солнце. Оно имеет какой-то багровый оттенок, и его диск раза в полтора меньше привычного.

— Хм! Мы где-то чуть ли не на Марсе.

— А вам приходилось там бывать? — спрашивает Дмитрий.

— Нет. На Марсе не приходилось. А вот у других звезд — неоднократно.

— Расскажите.

— Как-нибудь потом, Дима. Сейчас, сам видишь, не до интересных бесед. Надо выбираться отсюда поскорее, пока не закоченели и не занесло нас песком.

Идем мы долго. По такому рыхлому песку не разгонишься. За все время пути нам не попадается ни одного живого существа. Ни зверей, ни птиц, ни насекомых. Ни кустика, ни травинки. Только песок и ветер. Привал делаем только один, чтобы передохнуть и подкрепиться. Подкрепляемся сухим пайком: бутерброды с ветчиной, обильно посыпанные серым песком.

В точку перехода мы прибываем уже глубокой ночью. Анатолий быстро настраивает аппаратуру, и через несколько минут в темноте начинает светиться сиреневый эллипс.

— Прошу, — Анатолий делает широкий жест рукой. Без всякого сожаления мы покидаем «марсианскую пустыню».

Мысль первая: «Лучше бы остаться там!» Мысль вторая: «Время побери! А сможем ли мы вообще отсюда куда-то выбраться?»

Мы стоим чуть ли не по пояс в густой жиже с неприятным, резким запахом каких-то углеводородов. Весьма ароматических. Здесь царит полумрак, от жидкости поднимаются густые испарения. Дальше чем на десять, пятнадцать шагов ничего не видно. И жара. Термометр показывает плюс сорок два.

— Еще один такой переход, Толя, и я тебя дисквалифицирую. Куда ты нас загнал, Время побери!

— А я откуда знаю? Надо было куда-нибудь уйти из той мерзлой пустыни, вот и ушли сюда.

— Если ты думаешь, что здесь лучше… В Схлопку! Где здесь ближайший переход куда-нибудь? Там хоть присесть можно было. А здесь? Представь, если придется тащиться по этому болоту те же пятьдесят километров.

— Пятьдесят не придется, — прерывает мое словоизвержение Анатолий. — Здесь до перехода всего пятнадцать.

— Всего! Успокоил. Пятнадцать километров по пояс в такой вязкой грязи! Это больше сотни в нормальных условиях.

— Извини, но ничего другого предложить не могу.

— А я и не требую. Пойдем, что ли.

Первые два часа пути сопровождаются проклятиями и руганью. Потом и это стихает. Все силы расходуются на то, чтобы продираться сквозь хоть и жидкую, но довольно плотную и липкую грязь. Слышится только тяжелое дыхание, чавканье и хлюпанье. Время от времени то здесь, то там поверхность этой клоаки вздувается большим пузырем. Этот пузырь громко лопается, и нас обдает волной аммиачного или сероводородного смрада.

Вскоре мы обнаруживаем, что если остановиться, то более или менее плотное дно, по которому мы шагаем, начинает медленно, но неотвратимо засасывать ноги. Приходится прилагать немалые усилия, чтобы освободиться. Вывод: останавливаться нельзя. Я даже не гадаю, что это за Фаза, почему она такая? Не до этого. Надо поскорее выбираться отсюда, пока еще силы есть. А силы уже на исходе.

Бреду, еле переставляя ноги, и посматриваю на других. Не дай Время, упадет кто-нибудь. Тут даже крикнуть не успеешь, захлебнешься сразу. Особую тревогу вызывают у меня Сергей с Дмитрием. Они — наше слабое звено. Наташу с Анатолием мы долго тренировали. Вир прирожденный охотник, должен выдержать. О Петре и речи нет. А вот ребята… Зря все-таки мы потащили их с собой. Еще пара таких Фаз, и они свалятся, и никуда больше не смогут идти. Просто погибнут. И нам останавливаться нельзя. Здесь просто негде остановиться. Что делать? Тащить их на себе? Далеко ли мы сможем их утащить?

А что делать, если в следующей Фазе будет что-нибудь еще похлеще этого? Да еще и зверюги какие-нибудь? Конечно, мы будем защищать ребят, и спасать их до конца.

Но если так пойдет и дальше, то конец этот не за горами. Ленка была права: я потом всю жизнь буду казнить себя за то, что потащил их с собой. А что было делать? Бросить их одних в глухой тайге? Или оставить на растерзание отморозкам Герасимова? Дай-то Время, чтобы следующая Фаза, куда мы попадем, оказалась нормальной, пригодной для жизни. Если мы сами не найдем возможности в ближайшее время передохнуть, то дальше и от нас толку будет немного. А про ребят и говорить нечего.

Я не раз видел, как окончательно иссякают силы, и никакая воля к жизни не в состоянии заставить человека сделать еще какую-нибудь сотню шагов, которая может спасти его. И замерзают люди рядом с теплым жильем. И тонут, добравшись до берега, но не имея сил на него подняться. И разжимаются ослабевшие пальцы, двух секунд не дождавшись спасительной руки, и человек падает в пропасть. Все это я видел не раз. К нам, хроноагентам, это не относится. Нас на курсе морально-психологической подготовки специально тренировали бороться до конца, даже тогда, когда бороться уже невозможно. Я хорошо помню, как, истерзанный пытками, я полз по раскаленному песку к роднику, который один только и мог спасти меня. Сил не было, израненное тело бурно протестовало против каждого движения. Больше всего хотелось умереть, чтобы все это наконец закончилось. Но я полз и полз. А вот ребята, это я знаю точно, если нам и в следующей Фазе придется куда-то двигаться на пределе сил и без остановки, на втором или на третьем километре рухнут. И никакие силы в мире не поднимут их. Потому что их собственные силы уже сгорят без остатка.

Но пока они идут. Точнее, тащатся, не отставая от нас. Когда мне самому начинает казаться привлекательным: лечь на дно этой трясины и никуда больше не дергаться, Анатолий громко выдыхает:

— Пришли!

Один за другим вываливаемся мы в переход и падаем на мягкую густую траву. Я еще нахожу в себе силы встать и осмотреться.