Большое Гнездо - Эдуард Зорин

— Не дури, — сказал ей однажды Всеволод. — Не богородица ты. Почто носить тебя, как святую икону?..

Было время, делила она с ним и радости и горести беспокойной жизни. И не нужно ей было иного, как быть только рядом, ловить мимолетный взгляд его восхищенных глаз. Знала, люба она ему, дорога. Верила в него, радовалась его победам.

Да и теперь немного нужно ей было, да прошлого не вернуть. Летит быстротечное время, оставляет зарубки, меняет облик людей и земли. Лишь обуянный давнишней задумкой словно не стареет и не меняется Всеволод. На княжом дворе, что ни день, суета и сполох. Что ни день, скачут во все стороны Руси неутомимые гонцы. Слетаются разные вести в высокий терем — и из тех вестей, извлекая свою выгоду, плетет Всеволод крепкие сети на русских князей: ссорит и мирит их между собой, принимает клятвы и рушит данные обещания — собирает вокруг Владимира разрозненные княжества, большие и малые уделы.

И как только хватает ему дня, как только успевает окинуть взглядом своим необъятное!

В трудах позабыты пиры и охоты, пылятся на полках свезенные с разных концов земли любимые книги. Не до них теперь Всеволоду — торопится он, спешит оставить сынам своим в наследство могучую Русь. Но, словно песок, расползается под рукою содеянное, не сдаются своевольные бояре, не хотят ходить под ним строптивые князья. И снова — где ласкою, где угрозою, где силой, а где и обманом — сгребает он все под себя, зорким глазом глядит вокруг, что осталось еще, куда не дотянулась его рука?..

Раньше знала Мария задумки его и сомнения, нынче он одинок. Не с кем поделиться князю терзающей его тревогой. Отдалилась она от него бабьим своим коротким умом, растя сыновей, обделила вниманьем и лаской. Нет такого плеча, прильнув к которому, облегчил бы он свою душу.

Не знала про то Мария, как, удалившись в свои покои, горячо и подолгу молился он за спасение Русской земли. Не видела она его слез, не слышала его рыданий. Смахнув слезу, выходил он к боярам с просветленным взглядом, говорил спокойно и мудро, и казалось ей, да и всем так казалось, что все на десятки лет знает он наперед.

Весть, принесенная Звезданом из Новгорода, была для Всеволода сильным ударом. Все уж, казалось, шло, как задумано, качалось новгородское вече, колебался Боярский совет, но не прост был Мартирий, недооценил его Всеволод, и из южной распри сумел владыка извлечь для себя великую выгоду. Все туже переплетался единый клубок, все крепче связывались отдельные узелки.

Черниговский князь Ярослав, поднявший на Рюрика руку, поднял ее теперь и на него. А за спиною Ярослава стояла воинственная Волынь.

Занятая собой, ничего этого не знала Мария. Проведывавший по вечерам княгиню епископ Иоанн обо всем этом рассказывал смутно. Был он тоже озабочен и хмур, сказывался больным, жаловался на ноги и грудь, покряхтывал и ласково гладил по голове молодых княжичей.

В опочивальне Всеволода оплывали толстые свечи, молчаливый Ратьшич сидел, понурясь, на перекидной скамье, морщил загорелый лоб и время от времени, отзываясь на свои мысли, покачивал головой.

Всеволод по привычке ходил из угла в угол, иногда задерживался возле стола, раздраженно ворошил сваленные грудой грамоты. И снова ходил, и снова задумчиво пощипывал бородку, надкусывал седой ус.

— Почему молчишь, Кузьма?

— Думаю…

И снова мерил шагами опочивальню князь.

— Все думаешь, Кузьма?

— Думаю…

— Ловко обошел нас Мартирий.

— Куды уж ловчей.

— Не миновать нам новой усобицы…

— И я так думаю, князь, не миновать.

Умен был Ратьшич, неспроста дольше других удержался возле Всеволода. Мысли князя читал издалека, предупреждал его желания.

— Давно пересылается с тобою Рюрик, обижается, что не идешь с ним вместе на Чернигов… Да и засиделась твоя дружина, князь, — пиры пируют добры молодцы, озоруют от безделья. Не пора ли в стремя? Не пора ли тряхнуть стариной?..

Давнишняя вражда Киева с Черниговом была Всеволоду на руку: втянутый в распрю Роман тоже вел себя покорно, не беспокоил верного Всеволоду Владимира Галицкого. Но нынче дрогнули весы — перетянул враждебную чашу непокорившийся Новгород. Ежели вовремя не пригрозить Чернигову, то и Роман подымет голову. Владимиру галицкому не устоять — и рухнет воздвигнутое годами, откажутся ходить по Всеволодовой воле не только южные, но и северные князья…

Вона как размахнулся. Мартирий, блюдя новгородскую вольницу! Недооценил его Всеволод, не учел его византийский изворотливый ум.

Ушел Ратьшич. Оплыв, погасли сгоревшие свечи. Ранний рассвет проникал в оконце.

«Вот оно, — думал Всеволод, вспоминая Звездана. — Не жаждал я крови, всю жизнь обходился терпением и молитвой. И не я вышел на брань, не я первый обнажаю свой меч… Но ежели, окруженный обманом и коварством, смирюсь покорно, то не ввергну ли землю Русскую в еще более жестокое кровопролитие?»

Памятуя заветы Микулицы, жесток и неогляден с врагами своими был Всеволод. Разгневался он и слушая прямые речи Звездана. Такого не говаривал ему еще никто — хулители хулили на стороне, а ближние бояре льстили, и к лести их, как к воде и воздуху, привык князь. Но почувствовал он в словах молодого дружинника и свою давнишнюю боль, и свои давнишние сомнения.

Нет, не по наущению врагов говорил Звездан, а высказывал сокровенное, душою страдая за дело, которому Всеволод отдал всю свою жизнь.

Преступил он свой сложившийся обычай — не наказал Звездана, поверил ему и теперь, глядя на вымытые белой ночью окна опочивальни, думал о нем хорошо и спокойно.

Не знал он, что не спала в этот час и Мария, но мысли ее были совсем о другом, не спал Иоанн, ворочаясь на жесткой епископской лежанке, метался и беспокоил Досаду растревоженный плохими снами Кузьма, и только Словиша спал хорошо и сладко, подсунув под щеку теплую ладонь, — не знал он, что заутра поставит его Всеволод в голове дружины и велит, рассылая впереди себя дозоры, ходкой рысью идти на Чернигов…

Одноок проснулся от громкого стука в ворота.

— Эй, боярин, вставай!

— Что за крик?

Одноок выскочил на крыльцо в исподнем, перегнулся через перила. Во дворе стоял молодой вой в надвинутой набекрень суконной шапочке, подбоченясь, накручивал на руку гибкую плеть.

Сметлив был боярин, быстро понял, что не простой это вой, а посланный от великого князя. Простые вои без нужды не будят по утрам бояр. И ежели появился он на дворе, значит, дело важное.

— Вот тебе князев указ. Неча без дела сидеть в своем терему, боярин. Собирай дружину да немедля ступай в детинец.

— Да куды же я с дружиною — в мои-то годы? — почувствовав слабость в ногах, присел Одноок.

— Про то князем сказано не было, — спокойно отвечал вой, собираясь уходить.

— Да погоди ты, куды торопишься, — остановил его Одноок. — Почто кличет князь?

— Про то нам не говорено. Ты — боярин, тебе лучше знать.

Сказав так, с достоинством, юный вой ушел, покачиваясь, со двора, а Одноок еще больше оробел, не знал, что и подумать. Но как там ни думай, как ни соображай, а князева указа не обойти и в детинец с дружиною являться надо. Таков древний обычай, и отступиться от него никто не в силах.

А поотвыкли бояре от княжеской службы, долго жили мирно, с соседями не враждовали, во чистом поле силою не тягались. Иные и меча в руках не держали по многу лет, иные и конем брезговали — разъезжали в возках да на пуховых подушках.

Нет, не было у Одноока охоты идти в далекий поход, но от Всеволода не откупишься. Знал он: что сказано князем — то закон. И преступить его — значило обречь себя на великую немилость до конца своих дней.

И так уж Одноок у Всеволода на плохой примете, и все-таки идти в детинец ему не хотелось.

Однако, тут же рассудил боярин, как знать — не вернет ли он на сей раз былого к себе княжеского внимания? Ежели добрую дружину приведет, да на добрых конях, ежели снаряжение будет справным, не похвалит ли его князь, не выделит ли среди прочих?..

В ином-то деле прижимист и скуп боярин, а тут, пожалуй, придется раскошелиться…

Через два дня, точно к условленному времени, явился Одноок на княж двор.

Перед тем как ехать, придирчиво оглядел воев и остался доволен. Не каких-нибудь хилых людинов собрал он в дружину, а всё рослых мужиков. Не старенькие кольчужки на них, а почти на всех — добротные дощатые кольчуги. Шлемы блестят на солнце, в руках — не грабли да вилы, а копья и мечи, у иных за спинами тугие луки, круглые тулы полны острых стрел.

Сам боярин тоже для себя постарался: бронь надел дорогую, с серебряной насечкой, червленый щит на руке с солнечным кругом, меч на боку в дорогих ножнах.

Ладно. Прибыл он вовремя к детинцу, а у ворот — густая толпа. Со всех сторон стекаются боярские дружины. Шум стоит и гвалт, каждому хочется впереди других ко князю попасть. Не один Одноок такой хитрый, другие тоже кое-что соображают.