Купленная. Игра вслепую (СИ) - Владон Евгения

Как-никак, но долгое общение в прошлом со свекрами медиками и чуть было не ставшим в свое время хирургом Глебом Стрельниковым не могли не отразится на личных знаниях Маргариты Петровны. Так что, да, полоскать ей мозги медицинской терминологией — дело бессмысленное, а для некоторых даже чреватое.

— Д-да. Все верно.

— Тогда почему вы его накачали вместо обычного болеутоляющего сильными опиумами? Сколько уже раз, а главное, с чьей подачи и по какому личному предписанию, вы обкалываете его такими мощными препаратами?

— С чего вы взяли, что он под тяжелыми наркотиками? — судя по изменившейся тональности медсестры, она должна была не только натянуто заблеять на вполне заслуженные обвинения моей матери, но и здорово так побледнеть. Жаль, я не видел ее лица, хотя мой взгляд еще не успел вернуть себе прежней четкости, свойственной для абсолютно чистого сознания и полностью трезвого мозга. Да, я многое уже понимал, осмысленно внимал услышанному-увиденному и даже запоминал, но временами меня продолжало прикладывать отрицательной реакцией на выход из наркотического опьянения. Мутнело в голове и в глазах, некоторые эпизоды происходящего проходили куда-то мимо, а иногда и вовсе верилось с очень большой натяжкой, что это не сон, и моя мать действительно отчитывает бравую медсестричку, которая явно еще не поняла с кем связалась.

— Милочка моя, не надо тут строить передо мной святую наивность. Я прекрасно могу отличить действие легких наркотиков от тяжелых, как и знаю, когда именно последние прописываются и для каких случаев. Мой сын не при смерти и не страдает острыми болями, способными вызвать болевой шок. Вы ему даже операций не делали, зато превратили его в безмозглый овощ, до состояния которого, к вашему сведенью, обычные болеутоляющие не доводят. Ну, а судя по тому, что он с таким диагнозом уже вторые сутки торчит в больнице, а не находится дома под более лучшим присмотром более бдительных родственников, вы ждали все это время моего здесь появления. Видимо, Глеб Анатольевич, как всегда, проявил максимально лучшую заботу о своем единственном сыне, как истинный папа года. Решил отделаться от всех проблем с транспортировкой и уходом за больным, переложив всю ответственность и заботу на натруженные плечи медработников. Как это по-мужски и чисто в его репертуаре.

— Извините меня, конечно, но мы просто делаем свою работу, выполняя все предписания лечащего врача строго по графику.

— И, как я уже поняла, этого доктора сейчас здесь нет. Либо смена закончилась, либо в ординаторской на очередном внеплановом консилиуме? Ну, а искать в медкарте данные вами моему сыну за последние сутки препараты — смысла нет? Хотя, что мне стоит отвезти его в другую больницу и проверить ТАМ его анализы на наличие в крови тяжелых наркотиков?

— Я могу позвонить Федору Викторовичу и уточнить все интересующие вас вопросы у него напрямую.

— Это, конечно, не совсем то, чего бы мне сейчас хотелось, но не теряю надежды встретиться с ним лично, лицом к лицу, в самое ближайшее время. Можешь передать ему и это.

При других обстоятельствах я бы точно испытал бурное восхищение и даже искреннюю сыновью гордость за поведение и действия матери. Но в нынешнем свете последних событий, максимум, что я мог себе позволить в эти минуты — вяло улыбаться и прикрывать ненадолго глаза. Увы, но головокружение с приступами подкатывающей тошноты стали ощутимо усиливаться, в то время как действие вкаченного мне в кровь наркотического препарата — сходить постепенно на нет…

— Господи… я его точно убью. Видит бог, в этот раз я это сделаю… — уже где-то через полчаса боевой настрой Маргариты Стрельниковой сменился на повторяющиеся раз за разом причитания шокированной до глубины души еще не так давно верной супруги и беспечной матери.

Правда, я практически вообще не обращал на ее гневное бормотание никакого внимания, поскольку был теперь занят немного иным, далеко не этическим действом. Меня рвало в придерживаемую Ритой Петровной пластиковую посудину желчью и той гадостью, которой меня пытались накормить сегодня с утра на завтрак. Так что, сами понимаете. В таком состоянии, особенно когда кажется, что еще немного и я точно вот-вот представлюсь приемной комиссии с того света, фокусировать внимание на чем-то еще было как-то "немного" проблематично. Периодические накаты то ледяного озноба, то подкожного жара с постоянным выбросом ментоловой испарины, дикое головокружение с болезненными спазмами будто сжимающихся и скручивающихся внутренностей… От таких убойных ощущений, желание сдохнуть как можно скорее попросту сминало какие-либо другие на данном этапе стремления или импульсы. Хотя да… Иногда я даже приостанавливался на недолгую передышку и мог вставить собственные пять копеек вполне заслуженного содержания.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Можешь не впрягаться… Я обязательно сделаю это сам и… в очень ближайшем будущем.

— У меня реально не укладывается ТАКОЕ в голове. Давать собственному ребенку тяжелые наркотики… Он вконец обо что-то раздолбал все свои извилины и потерял связь с действительностью? Чем он вообще думал?

— Видимо… по его мнению, на редкость обоснованным стремлением выпилить меня из общего уравнения. Но тут ты права на все сто… Я сам в шоке… — и это еще слабо сказано. Пока еще слабо. Пока мои силы напоминали жалкие потуги слепого котенка во что-нибудь вцепиться или до чего-нибудь доползти.

— А я вот далеко не в шоке. Я просто хочу добраться до него прямо сейчас и… и… — Маргарита Стрельникова в отчаянном порыве еще сильнее сажала свои пальцы на придерживаемом ею тазике и чуть было не зарычала сквозь стиснутые зубы. По крайней мере, мне так показалось со стороны. — Чем он вообще думал? Или что такое должно было произойти, чтобы его переклинило до такой степени? Только не говори, что вы что-то или, не дай бог, кого-то не поделили между собой.

Ну вот… Хочешь не хочешь, выкручивайся не выкручивайся, а момента истины все равно никак не избежишь.

Но, если я не расскажу матери все как есть прямо сейчас, она по любому найдет способ выяснить все самой, потеряв на это и без того слишком драгоценное время. Да и я без чужой помощи с очень весомой поддержкой со стороны, мало что вообще могу теперь сделать. Тем более, что отец даже за столь короткие сроки успел продемонстрировать до каких пределов он готов дойти, если его безответственное чадо наконец-то не угомонится.

— Мне почему-то казалось, что ты тоже должна была быть в курсе наших с ним терок, иначе объяснить твой побег в Европу каким-то другим мотивом у меня никак не получалось.

Наконец-то, сделанный мне медсестрой укол от "пищевого" расстройства начал действовать и у меня даже получилось перевести дыхание чуть больше двух минут. Мать оставила тазик на пол, но вызывать сиделку пока не стала. Хотя этих нескольких секунд ей как раз хватило на то, чтобы собраться с нужными мыслями или решиться на свой относительно честный ответ. Так что, глядя на выражение несвойственного ее натуре очень серьезного лица, я сразу же понял, что был не так уж и далек от истины.

— Не то, чтобы в прямом смысле этого слова, в курсе, но… не замечать со стороны, что у вас у обоих в личной жизни происходит я, само собой, не могу. Как никак, я твоя родная мать и все еще законная жена твоему отцу. Пусть он и перестал воспринимать меня таковой почти двадцать лет назад, но нас с ним связывает слишком много и многое. Мы ведь знаем друг друга буквально с ясельного горшка. Целая жизнь, которую так просто из памяти не вычеркнешь и ничем не заменишь. Поэтому оставаться безразличной к его поступкам у меня, естественно, никак не выходит. Так что, все твои обвинения в мой адрес далеко не беспочвены. Я сбежала в Европу, как самая обычная слабохарактерная трусиха или инфантильная истеричка. Как бы твой отец не шифровался и не прятал с особой тщательностью от мира своих любовниц, не замечать его изменений в поведении, в действиях и в том же ко мне отношении, для меня совершенно нереально и уж тем более невыносимо. Я слишком долго прожила бок о бок с этим человеком. Я изучила досконально, буквально на молекулярном уровне абсолютно все-все-все, что он из себя представляет. Все его привычки, родинки и изъяны, положительные и самые отвратные стороны. Неважно, как он ко мне относится сейчас или как относился до этого, но он не может не осознавать того факта, что он — такая же неотъемлемая часть моей жизни, как и я его. Пусть при этом наши чувства к друг другу давно потеряли прежний накал сводящих с ума страстей, но ведь не только они делают людей по-настоящему близкими и родными. Так что, да… Я позорно сбежала, как всегда и делала это все последние двадцать лет. Отворачивалась и делала вид, что не замечаю в упор, как он снова изменился. Как его распирает от очередной дозы в виде пережитых с его новой игрушкой убойных ощущений. И как он постоянно думает, чем будет с ней заниматься при их следующей встрече… Мужики в этих вопросах настолько предсказуемы и поверхностны. Прости, милый, я не хотела тебя обижать. Но такова ваша природа и с нею ничего не поделаешь.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})