Кто не боится молний - Владимир Сергеевич Беляев

рано утром, когда Алеша еще не просыпался, и возвращалась поздно вечером, когда он уже спал.

Дети виделись с матерью только днем в короткое время ее обеденного перерыва на заводе, куда они приносили ей еду. Алешкиной сестре Шуре было в то время лет восемь, она умела варить суп, стирать, прибирать комнату.

Каждый день Алексей и Шура пробирались по развалинам, по разбитым кирпичам, обломкам железа, каким-то покореженным ржавым трубам. Заводская территория была большая, найти мать, да еще среди такого хаоса, было нелегко.

Алешка помнит один из таких дней, когда они с Шурой шли на завод. Проходили мимо булочной. Запах свежего хлеба так раздразнил мальчишку, что ему до слез захотелось есть. Он с завистью поглядывал на узелок, в котором Шура несла обед матери.

— Хочу есть, — скулил он, протягивая руку к узелку. — Дай, Шурка.

Шура строго говорила братишке:

— Мы с тобой ели, а это маме. Она целый день работает, завод строит.

— А кто его сломал?

— Немцы. Бомбами да снарядами разбили.

Алешка лениво плелся за Шурой и все всхлипывал, растревоженный запахом хлеба.

— Есть хочу. Дай кусочек.

— Нельзя, — строго говорила сестра. — Это маме, ты понимать должен. Мы с тобой уже ели.

Они шли мимо стройки, где работали пленные немцы. Дети смотрели через решетчатую ограду на чужих, непонятных людей. Те молча работали, перебирали кирпичи, складывали их в кучи. Ржавые трубы и всякий металлический лом сносили в другое место.

В тот момент, когда дети задержались у ограды, к ним обернулся пожилой немец с грустными глазами, с худым небритым лицом. Он улыбнулся девочке и, увидав узелок в ее руке, подошел совсем близко.

— Кароший девочка, — сказал он униженно и стыдливо, — ты красивый и добрый. И мальчик кароший.

Он был усталый и совсем нестрашный. Что-то доброе мелькнуло в его глазах. Шура с жалостью смотрела на этого большого беспомощного человека.

— У тебя есть клеб? — спросил немец.

Шура заколебалась, потом стала развязывать узелок и вынула небольшой кусочек черного хлеба.

Алешка со злостью посмотрел на немца и схватил за руки сестренку:

— Это мамин хлеб. Нельзя!

Но Шура оттолкнула братишку, не послушалась его. Она переломила хлеб пополам и одну часть протянула немцу.

Немец быстрым движением схватил хлеб, дрожащей рукой прижал его к груди. Вторую руку он просунул между прутьями решетки и погладил девочку по белокурой головке. В его глазах блеснули слезы.

— Спасибо, девочка.

Алешка сердито дернул за руку сестру и потащил ее от решетки.

— Не давай ему хлеба, он разломал наш завод.

Алешка тогда не на шутку рассердился на Шуру.

Брат и сестра прошли на заводской двор и стали искать свою маму. Тут их увидела девушка в красной косынке и крикнула:

— Эй, Зина! Твои ребята пришли, обед принесли.

Из-за разбитой стены показалась мама.

— А Шурка немцу хлеба дала, — пожаловался ей Алешка. — У нас у самих нету, а она дает.

Мать расстелила на земле платочек, усадила детей, села рядом. Погладила по голове Шуру и Алешку.

— Ничего, Лешенька, нам и этого хватит. Ешьте, милые, ешьте.

Она разломила оставшийся кусочек хлеба на две части, отдала детям, а сама взяла картофелину и луковицу, круто посолила и стала не торопясь есть, улыбаясь и радуясь на детей.

— Теперь хоть войны нет, и слава богу.

Она ласково разглядывала загорелые худые детские мордашки, отламывала от луковицы перышки, макала в соль и протягивала их то сыну, то дочери.

Такой запомнилась Алексею мать.

А через несколько дней во время работ на развалинах взорвалась мина, и Алешкиной матери не стало.

Дети остались одни, бесприютные и голодные. Алешка все плакал, а Шура, оцепенелая, забилась в уголок комнатушки, с испугом, как загнанный зверек, смотрела оттуда на дверь и на опустевшую кровать матери.

Вечером на пороге их комнаты появились две женщины. Это были соседка тетя Катя и заводская подруга матери Галя, в красной косыночке, совсем такая, какой видели ее дети на развалинах, когда ходили к матери на работу. Тетя Катя обвела взглядом комнату и бросилась к детям с порога.

— Бедные вы мои, — сказала она ласково, протягивая свои большие мягкие руки. — Вставайте, ребятки. Вставайте.

Дети доверчиво прижались к ногам тети Кати, перестали плакать. Галя стояла в дверях, растерянно держала в руках авоську с картошкой и какими-то кульками.

— А ну-ка, Галочка, затапливай печь и наливай воды в чугунок, — певучим голосом приказала тетя Катя. — Они же есть хотят.

Галя подошла к плите, загремела посудой. А тетя Катя усадила детей на сундук, стала вытирать платком их грязные, заплаканные личики и все говорила, говорила какие-то добрые слова.

— Сейчас загорится огонь, закипит вода, и Галя сварит вам суп и молочный кисель. Согреем чай и белую булочку яблочным вареньем намажем. Галя у нас ловкая, все умеет делать, да так быстро, что никто не угонится.

Слова тети Кати успокаивали. Сестренка и братишка послушно покорялись доброй женщине.

— Давайте я причешу вас своим гребешком, — говорила тетя Катя. — А тебе, Шурочка, свою ленточку в косы заплету. А если хочешь мое монисто, так возьми, носи на здоровье. Вот какое красивое!

Тетя Катя сняла свое крупное монисто из разноцветных стекляшек, надела девочке на тонкую шею и в самом деле залюбовалась ею.

— Правда, красиво, Алеша? — спросила она у мальчика. — Смотри-ка на Шуру, как солнышко сверкает.

Тетя Катя тихо, по-доброму засмеялась.

Алешка взглянул на сестренку и тоже улыбнулся. Улыбнулась и Шура.

— А Лешеньке сделаем чуб, зачешем волосы направо, чтобы развевались, как у настоящего казака, — продолжала тетя Катя прихорашивать детей. — Вот так. Вот. Ну, что там у тебя, Галя? Разгорелся огонь?

— Я мигом, — ответила Галя из кухни, — Сейчас будет готово.

Тетя Катя усадила детей к столу, принесла тарелки, ложки, поставила на середину солонку. Потом отступила в сторонку, остановилась, посмотрела на притихших детей. Лицо её стало грустным, глаза повлажнели. Она покачивала головой и говорила:

— Хорошая была у