Маленький друг - Донна Тартт

– Ей там хорошо, – сказала Гарриет, встав на ноги.

– Она справится, – сказал Хили уверенным басом капитана звездолета.

– Змеям не нужно есть каждый день. Надеюсь только, что ее напоили как следует, перед тем как мы ее забрали.

Сверкнула молния – на этот раз ярко, с резким треском. И сразу же загрохотал гром.

– Давай обратно длинным путем вернемся, – попросил Хили, откидывая челку с глаз, – по дороге.

– Зачем? Поезд из Чикаго еще не скоро проедет, – сказала Гарриет, Хили молчал, но, увидев, до чего пронзительно она на него уставилась, разволновался:

– Он через полчаса будет.

– Успеем.

– Ну, как хочешь, – сказал Хили и обрадовался, что по голосу и не скажешь, что он напуган. – Я по дороге пойду.

Молчание.

– А с тележкой что тогда? – спросила она.

Хили задумался:

– Наверное, тут брошу.

– Прямо здесь?

– Ну и что? – сказал Хили. – Все равно я с ней больше не играю.

– А вдруг ее кто-нибудь найдет?

– Да сюда никто не ходит.

Они помчались вниз по бетонному спуску – ветер в лицо, вот здорово, – разогнавшись, махом одолели половину пастбища и, задыхаясь, сбавили скорость.

– Дождь начинается, – сказала Гарриет.

– Ну и что, – ответил Хили.

Он чувствовал себя непобедимым – он старший офицер, покоритель планет.

– Эй, Гарриет, – он ткнул пальцем в сторону соседнего поля, там, посреди разворочанных бульдозерами глиняных кратеров поблескивала вычурная неоновая вывеска:

Тенистые рощи

дома будущего

– Хреновое у них будущее, – сказал Хили.

Они побежали по обочине Пятой магистрали, держась подальше от фонарей, обегая мусорные баки (Хили был настороже – как знать, вдруг матери захотелось мороженого и она попросила отца сбегать к “Джамбо”, чтоб успеть до закрытия). Затем они свернули в город и темными переулками добежали до кинотеатра на площади.

– Уже полфильма прошло, – сообщила им кассирша с очень лоснящимся лицом, выглядывая из-за раскрытой пудреницы.

– Да, мы знаем, – Хили протолкнул два доллара под стеклянное окошечко, сделал шаг назад, нетерпеливо приплясывая на месте, размахивая руками. Сейчас ему меньше всего на свете хотелось смотреть полфильма о говорящем “фольксвагене”. Кассирша защелкнула пудреницу, вытащила ключи, чтоб открыть зал и впустить их, и тут вдалеке раздался свисток паровоза: на станцию Александрия прибывает поезд до Нового Орлеана, отправление в 20.47.

Хили ткнул Гарриет в плечо.

– Давай скатаемся на нем в Новый Орлеан. Как-нибудь вечерком. Гарриет отвернулась, скрестила руки на груди, выглянула на улицу. Вдали грохотал гром. На другой стороне улицы захлопал на ветру навес над хозяйственным магазином, обрывки бумаги запрыгали, закувыркались по тротуару.

Хили взглянул на небо, выставил ладонь. Когда кассирша повернула ключ в стеклянной двери, на лоб ему шлепнулась капля дождя.

– Гам, а ты “Транс АМ” водить сможешь? – спросил Дэнни.

Как же он торчал, торчал, что твой лютик, а бабка у него ну до того худющая, костями ощетинилась, ни дать ни взять кактус в красном цветочном халате – цветастом, поправил себя он, уставившись на бабку, – в красный бумазейный цветочек.

До бабки и впрямь доходило, как до кактуса, прошло несколько минут, прежде чем она, запыхтев, ответила своим колючим голоском:

– Водить-то еще ладно, могу. Мне просто сидеть в ней уж больно низко. С моим-то артуритом.

– А я не могу… – Дэнни смолк, все обдумал, начал заново: – Я могу отвезти тебя в суд, если хочешь, но машина-то выше не станет.

Бабке не угодить, все-то ей было не по росту. Когда грузовик был исправен, так она жаловалась, что в кабину лезть высоко.

– Эх, – мирно ответила Гам, – я и не против, чтоб ты меня, сынок, отвез. Не зря ж мы столько денег отдали, чтоб тебя на дальнобойщика выучить.

Вцепившись сухонькой коричневой клешней в руку Дэнни, она медленно – очень медленно – прошаркала к машине по утоптанному пыльному двору, мимо Фариша, который, сидя в шезлонге, разбирал телефонный аппарат, и тут Дэнни пришло в голову (как озарило, оно так всегда и бывает), что все его братья – да и он тоже – умели разглядеть самую суть вещей.

Кертис видел в людях добро, Юджин видел в мире Божью руку, понимал, что у каждой вещи есть заповеданные ей роль и место, Дэнни видел, что творится у людей в головах, что движет их поступками, а иногда – под действием наркотиков, конечно же – видел и будущее. Но вот Фариш – по крайней мере до болезни – зрел в корень лучше их всех вместе взятых. Фариш понимал энергию, которая движет миром, видел все ее скрытые возможности, знал, как все устроено – хоть двигатели, хоть животные в этой его таксидермической лаборатории. Теперь, правда, если уж Фариш чем и заинтересуется, так ему обязательно надо это выпотрошить да вытрясти, чтоб удостовериться – ничего там особенного внутри и не было.

Радио Гам не любила, поэтому до города они ехали в полной тишине. Дэнни чувствовал все-все металлические детальки, которые слаженно вертелись в бронзовом нутре машины.

– Ну и славно, – безмятежно заметила Гам, – а то я уж как волновалась, что зря мы тебя на водителя учили.

Дэнни молчал. Самое счастливое это было время – когда он грузовик водил, до того, как второй раз в тюрьму попал. Он повсюду шатался, играл на гитаре, даже подумывал, не собрать ли группу, поэтому крутить баранку ему было скучно – полная банальщина, не то что блестящее будущее, которое он себе рисовал. Но теперь он вспоминал это времечко – это было всего-то пару лет назад, а кажется, что целая вечность прошла, – и с тоской вспоминал не ночи, проведенные в барах, а дни за рулем.

Гам вздохнула.

– Оно, может, и к лучшему, – прошелестела она тонким старческим голоском, – а то так бы и водил этот грузовик, пока б не помер.

“Уж все получше, чем дома штаны просиживать”, – подумал Дэнни. Бабка его вечно выставляла тупым, из-за того что ему нравилась та работа. “Дэнни-то от жизни многого не надо”. Вот что она всем твердила, когда он нанялся дальнобойщиком. “Это хорошо, Дэнни, что ты ни на что особо не надеешься, тогда и разочарований не будет”. Этот жизненный урок должны были накрепко затвердить все ее внуки: от мира многого не жди. Мир – место поганое, тут человек человеку волк (другая ее любимая присказка). Если ее мальчики будут многого хотеть или будут много чего из себя воображать, дождутся только того, что все их надежды разобьют да растопчут. Как по Дэнни, а урок это был так себе.

– Я Рики Ли так и сказала, – она кротко сложила на коленях изъязвленные ручки, покрытые царапинами и вздувшимися черными венами. – Когда он получил баскетбольную стипендию в университет Дельты и ему надо было не только учиться да мячом стучать, а еще и ночами вкалывать, чтоб за книжки было чем заплатить. И я ему так и сказала: “До чего ж тошно думать, Рики, что тебе работать больше всех придется. Только чтоб богатенькие детки, у которых всего в жизни есть поболе, чем у тебя, стояли сложа руки да над тобой надсмехались…”

– Угу, – сказал Дэнни, когда понял, что бабка ждет ответа.

Рики Ли от стипендии отказался – хватило ему и бабки с Фаришем, которые его вдвоем дружно высмеяли. И где теперь Рики? В тюрьме.

– Вон как. И учиться, значит, и по ночам работать. Только чтоб в мячик играть.

Дэнни дал себе слово, что завтра бабка поедет в суд своим ходом. Гарриет глядела в потолок – проснувшись, она не сразу вспомнила, где находится. Вылезла из кровати – она снова заснула в одежде, с грязными ногами – и спустилась вниз.

Ида вешала белье во дворе. Гарриет наблюдала за ней. Сначала она хотела пойти помыться – без напоминаний, – чтобы сделать Иде приятное, но потом передумала: если Ида увидит, какая она грязная, увидит, что на ней вчерашняя несвежая одежда, то сразу поймет – она тут жизненно необходима. Набив рот прищепками, мурлыкая что-то себе под нос, Ида вытаскивала белье из корзины. Она не выглядела грустной или огорченной, просто – сосредоточенной.

– Тебя уволили? – спросила Гарриет, не сводя с нее глаз.

Ида вздрогнула, вытащила прищепки изо рта.

– Ну и ну, доброе утро, Гарриет! – сказала она с таким безликим радушием, что у Гарриет сердце упало. – Ох, и чумазая же ты! А ну иди помойся!

– Тебя уволили?

– Нет, меня не уволили. Я решила, – Ида снова взялась за белье, – я решила, поеду-ка я в Хэттисберг, буду там жить у дочери.

В небе чирикали воробьи. Ида с громким хлопком встряхнула влажную наволочку, повесила ее на веревку.

– Такое вот мое решение, – сказала она. – Пора мне.

У Гарриет во рту пересохло.

– А Хэттисберг далеко? – спросила она, хотя и так знала, что далеко, возле самого залива – в сотнях миль отсюда.