Серебряные орлы - Теодор Парницкий

— Ты не один поедешь, — брюзгливо ответил Сильвестр Второй. — Я вовсе не требую от тебя ловкости, ловкачами будут другие. А ехать с ними, руководить ими должен тот, кому я безоговорочно доверяю, кто умеет говорить и читать по-гречески. — После чего уже мягче добавил: кому много дано, с того много и спрашивается, неужели Аарон не помнит, что именно так сказал спаситель? — Тяжким и опасным путешествием должен ты, сын мой, платить за право принадлежать к благородной общине, черпающей свою мощь из мудрости церкви.

— Неужели я еще не заплатил бесчисленными отказами? — с горечью ответил молодой монах.

Ответом своим он не разгневал папу. Наоборот, впервые после смерти Оттона заискрилась в карих глазах улыбка, добрая улыбка, полная истинно отцовской сердечности.

— Мы с тобой столько говорили, сын мой, о мудрости, которая является источником силы церкви. Но никогда еще не размышляли о том, чему, собственно, должна служить эта чудесная сила. В библиотеках Кордовы, куда тебе советую заглянуть, много есть греческих книг, посвященных истории языческих империй, Египта и Вавилона. Мне пересказывали содержание этих книг: много там есть любопытного, а любопытнее всего сведения, что в этих империях тоже были блистательные объединения жрецов, владеющих великой мощью, почерпнутой в мудрости. И я не раз задумывался, не будут ли в день последнего страшного суда эти египетские и вавилонские мудрецы взывать, указывая на наше единение, Петрову церковь: почему же ты, господи, их поставил одесную, а нас ошую? Ведь мы же одинаковы! И я размышлял, неужели наше превосходство над ними только в том, что мы появились на свет после жертвенного распятия, а они задолго до сошествия спасителя превратились в прах? И я пришел к тому, что это не единственная разница: по этим греческим книгам жрецы Египта и Вавилона черпали силу из мудрости для того, чтобы она служила сама себе: сила ради силы. А для нашего единения милосердие божие собственным примером определило служение: мы для того черпаем силу из мудрости, чтобы она служила не самой себе, а любви и доброте. Ты помнишь мою лекцию в Реймсе о механике? Я говорил тогда, что каждое существо и каждый предмет, который двигается, проделывает путь откуда-то куда-то: путь между двумя точками — исходной точкой и точкой конечной. Могущество церкви — это также существо, пребывающее в неустанном движении: ее исходная точка — мудрость, конечная — доброта и любовь. Так что не стремись, сын мой, повиснуть, вопреки законам механики, насилуя природу вещей, на половине пути: пусть твоя сила, почерпнутая в мудрости, не служит только сама себе — тут ты уподобишься омерзительному скорпиону, который, свернувшись в кольцо, сам себя убивает: помни, что ты вступил в служение доброте и любви. Я посылаю тебя, Аарон, чтобы ты много сделал для тех, кто мал, меньше всех и беднее всех…

Аарон навзрыд плакал, прощаясь с папой. У Сильвестра Второго тоже слезы стояли в глазах.

— Столица Петрова с тоской и нетерпением будет ждать твоего возвращения, сын мой, — сказал он дрожащим, срывающимся голосом. — К твоему возвращению я приготовлю богатые дары для мудрости твоей. Только бы ты не усомнился в силе своей общины, Петровой церкви. Пусть тебя не удручает унижение, которое переносит ныне столица Петрова от скопища недалеких людей, чья темнота переняла после Оттона правление над правящим всем миром Римом. Источник силы Петровой не пересыхает. И вот вновь пополнила его предвечная мудрость приливом свежей струи. Я говорю об Иоанне Феофилакте, сын мой.

Иоанн Феофилакт пришел к папе ночью.

— Как Никодим к сыну божьему, — прошептал Сильвестр Второй Аарону.

Но оказалось, что вовсе не как Никодим.

Произошло это спустя неполный месяц после смерти Оттона. Папа играл на органе, когда ему доложили о неожиданном госте. Он удивился. С тех пор как вернулся в Рим, никто его не навещал. Никто не стремился отдать почести и заверить в своем расположении учителя придурковатого сакса Оттона, память которого римляне бесчестили почти с молитвенным жаром. Папский дворец в Латеране стал, по сути дела, тюрьмой, которую новые властители Рима позволяли Сильвестру покидать лишь для свершения богослужений. Кое-кто из них даже подумывал порой, как бы облегчить учителю уход вслед за учеником, но в конце концов было решено терпеливо выждать, пока выручит преклонный возраст Сильвестра Второго. Правда, когда в Риме разражались споры относительно вопросов веры, то призывали пану, дабы тот вынес окончательное решение, — наблюдающий за этими спорами юный сын Феодоры Стефании строго следил, чтобы Сильвестр Второй не разговаривал ни о чем, как только о вопросах чистоты веры и соответствии обрядов с канонами. Даже аббаты и приоры монастырей, принадлежащих или тяготеющих к клюнийцам, почти не встречались с папой, кроме часов богослужений. И чужеземных пришельцев допускали к нему новые властители Рима неохотно, с большими предосторожностями. Окружили папский двор своими людьми. Расспрашивали, о чем говорят за папским столом. Если бы могли, то непременно записывали бы папские сны. И все же не смогли воспрепятствовать Иоанну Феофилакту припасть к ногам папы.

Дядя Тимофея заявил Сильвестру Второму, что он жаждет посвятить себя служению святому Петру. Сказал, что уже стар, чтобы тешиться радостями того свинского загона, в который преобразился владычный город после смерти Оттона. Для него Рим — это могучее вселенское единение разноязычных народов, об этом единении мечтал Оттон — веками мечтает об этом и церковь. Оттон был и расточился, по Петр расточиться не может: Иоанн Феофилакт был вереи Оттону — он хочет быть верен святому Петру.

— Достойный сенатор, — с грустью и горечью сказал Сильвестр Второй, — святой Петр ныне ничего не может предложить тем, кто ему верен, кроме совместной униженности.

— Я предпочитаю быть с униженной мудростью, чем с торжествующей глупостью, — спокойно ответил Иоанн Феофилакт.

Сильвестр Второй молча поцеловал его в лоб, в щеку, в губы.

— Когда он проникнет в тайны святой науки об истинах веры, я сделаю его епископом, — сказал он назавтра Аарону.

Так он и сделал. Когда Аарон покидал после трехмесячного пребывания Лотарингию, где собирал сведения о вывезенных оттуда в Испанию невольниках, он услышал от аббата знаменитого Верденского монастыря, что, согласно известиям из Рима, епископство Порто получил тускуланский граф Иоанн Феофилакт. Аббата это известие омрачило, Аарона обрадовало.

Но и не только это его обрадовало. Все путешествие вопреки ожиданиям давало больше оснований для радости, чем для огорчений. Оказалось, что Сильвестр Второй вовсе не для того говорил, чтобы утешить испуганного Аарона, что, отправляя в этот путь своего любимца, он не требует и не ждет от него какой-то предприимчивости, что предприимчивыми будут другие. И действительно, все это время Аарона не покидало восхищение, до чего же великолепно продуманы были все детали поездки, как предусмотрительно использовал папа связи с бывшими своими учениками и другими знакомыми ему лицами в разных странах, чтобы с их помощью преодолевать возникающие на пути препятствия. Где бы ни появился папский посланник, все было уже готово к его приезду и к дальнейшему следованию. В королевской Франции, в Бургундии, в обеих Лотарингиях самые знаменитые епископы, аббаты, герцоги и графы старались превзойти друг друга в оказании Аарону услуг, нередко весьма для них обременительных. Молодой пресвитер без труда угадывал, что делают они это не для него, а для того, кто его послал; гораздо труднее было ему заметить, что делают это по столько для Сильвестра Второго, сколько для учителя Герберта.

Немало прошло времени, прежде чем Аарон понял, что в глазах большинства тех, кто столь ревностно о нем заботится, сан первосвященника, может быть, значил еще меньше, чем для невежественных глупцов, которые обрекли Сильвестра Второго на заточение в Латеране. Пе только князья и графы, но и многоученые епископы и аббаты, с которыми он встречался и которым был весьма признателен, ежились при одном упоминании о папе. Люди, которые произносили имя Герберта не иначе как шепотом, полным глубокого почтения, отнюдь не скрывали неприязни, даже враждебности к утверждениям клюнийских монастырей, что единственным наследником святого Петра является епископ города Рима, папа, верховенство которого должны безоговорочно признавать все остальные епископы и все монастыри во всем христианском мире. Если Оттон Третий сам о себе говорил, что Цезарь Август — это наместник Христа и что императорское величество выше величества наместника Петра, то ведь то же самое заявляли о короле Западной Франконии или же Франции тамошние архиепископы и епископы, подчеркивая при этом, что святой Петр обычно говорит устами своих синодов, то есть соборов всех епископов как всего христианского мира, так и каждого королевства в отдельности.