Эпоха сериалов. Как шедевры малого экрана изменили наш мир - Анастасия Ивановна Архипова

отношения (хотя дальнейшая разработка образа вампира подразумевает его особую завораживающую чувственность – овладение жертвами осмысляется и на эротическом уровне).

Доктор Дюморье называет Уилла «невестой Франкенштейна»174. В романе Мэри Шелли Монстр просит Франкенштейна создать ему пару его вида. Декстер несколько раз сталкивается с женщинами «своего вида»: с Лайлой (2-й сезон); Люмен (5-й сезон); наконец, с Ханной, убийцей-отравительницей, которая во всем ему под стать. Ханна – волчица, которой он может доверить своего детеныша, сына Риты.

Любопытно, что женщина, похожая на Хауса (Эмбер), становится возлюбленной Уилсона («Уилсон, ты спишь со мной!» – восклицает Хаус); а женщина, безотчетно напоминающая Джону Шерлока (Мэри), становится его женой («Ты сам выбираешь социопатов», – говорят ему в один голос Шерлок и Мэри в 3:3). Единственной женщиной «его вида» в жизни Шерлока («Элементарно»), чуть не погубившей его, оказывается Джейми Мориарти (она же Ирэн Адлер).

Сексуальная жизнь Шерлока («Шерлок») – предмет всеобщего любопытства: его считают геем, девственником. Шерлок заводит якобы бурный роман с Джанин, которая, навещая его в больнице, говорит, что не выдаст его тайну. Шерлок постоянно отвергает авансы «Той самой женщины»; совершенно очевидна его абсолютная одержимость Джоном. Она не носит эротического характера, но Шерлоку, как и Ганнибалу, по-видимому, хотелось бы, чтобы друг принадлежал только ему.

Ключ к сексуальности Шерлока – сцена в Букингемском дворце («Скандал в Белгравии»), где он появляется завернутым в одну только простыню, а затем, стараниями Майкрофта, чуть не лишается и ее, представая на мгновение перед восхищенными зрителями во всей (почти) своей прекрасной наготе. Это, безусловно, отсылает нас к образу райской невинной наготы дикаря – и к образу совершенного тела целомудренного Адама-гермафродита до грехопадения, не подверженного искушениям плоти.

Дикий ребенок: фантазия и реальность

Руссоистский ребенок – маленький Робинзон на необитаемом острове: благодаря благотворной изоляции он правильно расставляет приоритеты, не отвлекаясь на «предрассудки» и постигая «истинную» суть вещей. В 1671 г. в Оксфорде вышел «Philosophus autodidactus» – латинский перевод с параллельным арабским текстом сочинения «Хайй, сын Якзана», написанного в XII в. философом и врачом Ибн-Туфейлем, жившим в мусульманской Испании периода Альмохадов175. Эта философская повесть о ребенке, который вырос на необитаемом острове (где его выкормила газель) и в полной изоляции от человеческого общества постиг практические науки, философию, идею Бога и основы нравственности, мгновенно приобрела большой успех у читателей в Европе Нового времени и была переведена на ряд европейских языков. Американская исследовательница Гюль Расселл в своей статье убедительно доказывает, что Локк, в том же, 1671 г. сделавший первые наброски «Опыта о человеческом разумении», несомненно, был знаком с этим арабским трактатом, в котором также разрабатывается концепция tabula rasa™. Повесть о Хайе часто упоминают среди источников, повлиявших на создание «Робинзона Крузо».

Эта умозрительная конструкция – ребенок, благополучно развивающийся в благоприятных для него условиях изоляции, чистого природного состояния, – соседствует с реальным опытом столкновения с одичавшими детьми не где-нибудь в экзотических краях, а в самой Европе. Лучше всего задокументированы три знаменитых случая: «дикий мальчик», прозванный Питером из Ганновера (найден в 1725 г.); «дикая девочка из Шампани», Мари-Анжелик Леблан (найдена в 1731 г.); Виктор из Аверона (1800 г.)177. Были известны и другие случаи: Ламетри и Руссо упоминают «литовского мальчика, воспитанного медведями», найденного в 1694 г.178; Руссо ссылается также на Питера из Ганновера179, а Ламетри – на «дикую девушку» из Шампани180.

Упоминание диких детей и у Руссо, и у Ламетри дается в контексте рассуждений о «диких людях» (или «сатирах») – так оба мыслителя называют обезьян-орангутангов, недостаточно, по мнению Руссо, изученных, чтобы окончательно составить себе мнение об их принадлежности к животному царству или к роду человеческому181. В «Человеке-машине» Ламетри замечает: «лесного человека» стоило бы поместить в школу для глухонемых и обучить его языку жестов, а может быть, даже и членораздельным звукам, ведь сходство обезьяны и человека поистине поразительно182.

Вездесущий орангутанг появляется и в теории всеобщего развития человечества у натуралиста-любителя лорда Монбоддо, в своей классификации он помещает его между Питером и Мари-Анжелик. Питер, передвигавшийся, когда его обнаружили, на четырех конечностях и не способный говорить, олицетворяет младенческую стадию, «происхождение вида», «вечное детство». Орангутанг – двуногий, обладающий социальными навыками, – представляет вторую стадию. На третьей стадии – Мари-Анжелик с ее сложными навыками (плавание, умение пользоваться орудиями и способность говорить)183.

Дикие дети поначалу описывались в привычной системе координат – как чистое природное состояние, невинность, свобода. Так, Бюффон в «Естественной истории» предается фантазии об идиллической воображаемой встрече Питера из Ганновера и девушки из Шампани: если бы этим двум дикарям, жившим в полном одиночестве, довелось встретиться в лесу, то они, повинуясь зову Природы, испытали бы взаимное влечение и «обучились языку любви»184. В этой сцене мы легко опознаем «райскую» картину первобытного состояния человечества, где двое юных невинных дикарей предстают в образе Адама и Евы.

Питера, бывшего поначалу занятной диковинкой при английском дворе, так и не удалось обучить языку. Интерес к нему постепенно угас, а в начале XIX в. его уже воспринимали совершенно иначе – не как «естественного человека», а как аномалию, патологию. Английский хирург Уильям Лоренс в своих «Лекциях» (1816–1819) так высказался относительно Homines feri «Нет ничего более далекого от человека в его естественном состоянии, чем эти слабоумные существа»185.

С Мари-Анжелик Леблан дела пошли лучше – она усвоила и язык, и манеры (позднейшие исследования показывают, впрочем, что она была найдена в гораздо более позднем возрасте, чем предполагалось изначально, и не все детство провела в изоляции). Но ее репутацию омрачали, во-первых, слухи о том, что она убила свою лесную компаньонку (Ламетри, например, прямо говорит, что она «съела свою сестру»186), а во- вторых, ее звериные повадки, которые шокировали людей при первом знакомстве с ней. Даже выучившись французскому, она, по разным свидетельствам, периодически издавала «утробные звуки»187, а также якобы с трудом удерживалась от желания отведать человеческой крови188. Если Питер из Ганновера осмыслялся как «адамический» человек, девушка из Шампани воспринималась сквозь призму приписываемого дикарям каннибализма.

О Викторе из Аверона натуралист Жюльен-Жозеф Вирей восторженно писал в 1800 г., что простота, грубость, эгоизм, невежество дикого мальчика говорят об искренности, чистоте, отсутствии лицемерия. Привычку Виктора прилюдно испражняться Вирей объясняет тем,