Дно разума - Сергей Атеев

– А как у вас обстоит дело в устройстве личной жизни? – «неожиданно» сменил тему Севастьянов.

– Что вы имеете в виду? – потупила глаза Лена.

– Я говорю о замужестве.

– У меня нет подходящих кандидатур, – скромно сообщила девушка.

– Тогда позвольте предложить вам мою руку и сердце, – набравшись храбрости, церемонно заявил профессор. – Я, конечно, не особенно молод, но еще вполне гожусь в мужья. До сей поры женат не был, долгов не имею… Что еще можно сказать? Буду любить вас… тебя всю жизнь!

На щеках Лены проступил легкий румянец. Глаза заблестели.

– Я согласна, – произнесла она после минутного колебания.

Вскоре Севастьянов познакомился с родителями невесты. Он произвел на них впечатление своей солидностью и обстоятельностью. К тому же у Севастьянова имелись достаточно устойчивое положение и определенная известность, что тоже не могло не впечатлять. А то обстоятельство, что он был несколько старше своей избранницы, никого не смущало. Главное, что они любили друг друга. Свадьба была назначена на сентябрь.

Все эти матримониальные мероприятия не смогли, однако, отвлечь Сергея Александровича от общественных дел. Напротив, они, казалось, вдохнули новую, живительную струю в творчество нашего героя. Писать он стал больше и острее. И не только в местные газеты. Словно отлитые из свинца строки, принадлежавшие перу Севастьянова, стали появляться и в столичных журналах. В той же «Науке и религии», в «Атеистическом вестнике» и даже в «Крокодиле». Тематика материалов, как, наверное, уже догадался читатель, была все та же: разоблачение мнимых чудес и бичевание невежества, еще присутствовавшего в глубинных пластах отдельных слоев населения.

Нужно отметить, работа над статьями на антирелигиозную тематику доставляла Севастьянову подлинное удовольствие. Занимаясь ими, он, без преувеличения, отдыхал душой. Профессор чувствовал: настоящее его призвание вовсе не преподавание, а именно журналистика. Причем журналистика не описательная, а именно разоблачительная, клеймящая недостатки, которые еще бытуют в нашем обществе.

Однажды, дело было в конце августа, в квартире Севастьянова раздался телефонный звонок. Услышав на другом конце провода знакомый голос, профессор несколько напрягся. Беспокоил отец Афанасий. Он приглашал Севастьянова на крестины, поскольку у него родился сын.

– На крестинах быть не могу, – твердо ответствовал Сергей Александрович. – А вот если вы не против увидеться со мной, буду очень рад, – решил он одним разом расставить все точки над «i».

Отец Афанасий охотно согласился и сообщил: приедет немедленно. Минут через пятнадцать под окнами Севастьянова протяжно скрипнули тормоза «Победы», а еще через две забренчал дверной звонок. На пороге стоял молодой священник. На этот раз он был облачен в темно-коричневую рясу. На груди сиял серебряный крест, а волнистые кудри были рассыпаны по плечам.

– Поздравляю с прибавлением в вашем семействе! – после обоюдных приветствий воскликнул Севастьянов.

– А вы, как я слышал, тоже решили обзавестись половиной? – спросил отец Афанасий, проходя в комнату.

– Непременно. Скоро распишемся.

– Кто же ваша избранница?

– Я вам про нее, по-моему, как-то рассказывал. Некая Елена Смирнова. Она еще помогла перевести надписи на монете.

– Подружка этого уголовника Скока?

– Бывшая, подчеркиваю – бывшая…

– А что стало с ним самим?

– Неизвестно. Исчез куда-то.

– А его не задержали?

– Не знаю, – равнодушно промолвил Севастьянов, давая понять, что разговор про Скокова ему неприятен. – Вы садитесь, батюшка. Чайку?

– Не откажусь. Так что все-таки стало с той монетой? Где она?

Вопрос не застал Севастьянова врасплох. Он давно подготовился к нему.

– Извините, святой отец, этот вопрос покрыт мраком неизвестности. Очевидно, исчезла вместе со Скоковым.

– Но ведь вы сообщили милиции о ваших подозрениях в отношении Скокова? То есть о предположении, что это именно он ограбил кассиршу швейной фабрики.

– Ничего я не сообщал. Я просто позвонил Тимофею Ивановичу Кобылину, ныне покойному, и рассказал ему о своих подозрениях. А вот сообщил ли Кобылин куда следует, о том я не ведаю. Кобылин ведь умер.

– Это я знаю. Знаю и то, что Скокова пыталась арестовать милиция. Он отстреливался… Потом землянка сгорела, а вместе с ней и Скоков. А вы разве не слышали?

– Увы, нет.

– Странно. По-моему, весь город об этом неделю гудел.

– К сожалению, до меня не дошло. Я, видите ли, сейчас увлечен совсем другим. Кроме предстоящей женитьбы мои мысли занимает журналистика. Творю, понимаете ли… Разоблачаю мракобесие!

– Наслышан. Значит, продолжаете в том же духе. А скажите, профессор, статейки эти, которые вы кропаете, вам спать не мешают?

– С чего бы вдруг?

– Совесть не мучает?

– Почему вдруг меня должна мучить совесть?

– Да потому, что статьи ваши людям жизнь портят. Вот взять хотя бы ту, недавнюю… Кажется, она называлась «Святой черт».

– Была такая, – усмехнулся Севастьянов.

– Но ведь в ней же все факты искажены или вообще поставлены с ног на голову. Отец Герасим вовсе не горький пьяница, как вы про него пишете. Ну, может быть, имел слабость, выпивал после службы стаканчик-другой кагора, но и только! А вы его обвиняете в беспробудном пьянстве, и не только в нем. Будто бы он еще и оргии с прихожанками устраивал.

– Сатанинские игрища, – заметил Севастьянов.

– Вот-вот… Игрища. По-вашему, он адепт черных сил?

– Насчет темных сил не знаю. Я вообще не верю в их существование. Но что он в церкви, извиняюсь за выражение, блудил, в этом у меня нет сомнений.

– В чем же его блуд заключается? В том, что он в храме генеральную уборку устроил и прихожанок к сему привлек? Какой может быть блуд, если ему под семьдесят!

– Я сам читал показания женщин, – несколько повысил голос Севастьянов. – Заставлял в церкви юбки задирать, соблазнял их выпить вместе с ним, песни непристойные распевал…

– Но ведь они же храм прибирали!

– И на основании этого можно творить безобразия? – воскликнул профессор.

– Не знаю, кто уж тут безобразия творит. На основании вашей статьи отца Герасима изгнали из прихода, и он едва руки на себя не наложил.

– Но ведь не наложил же.

– Хорошо. А статья про настоятеля Богоявленского храма отца Иова? Будто бы он растлил несовершеннолетнюю.

– А разве не растлил?

– Девушке – восемнадцать лет!

– А когда он с ней развлекался, еще восемнадцати не было.

– Но почему вы решили, что он ее растлил? Между прочим, отец Иов женился на ней.