Дно разума - Сергей Атеев

– Для чего? – удивленно спросила Сабурова.

– Ну мало ли…

– Ерунда! Вы посмотрите на яму. Она больше похожа на воронку. Узкая. Человеку в ней не развернуться. Словно его оттуда что-то вытолкнуло. И комья земли вокруг… Я же говорю: на взрыв похоже. И у второго та же картина. Ну что, насмотрелись?

– Да, поехали, – сказал Севастьянов. – Тимофей Иванович?.. – обратился он к старику Кобылину, который, наклонившись над дырой, что-то высматривал на дне могилы.

– Ага, сейчас двинем, – согласился Кобылин.

– Ко второй? – спросила Сабурова.

– Наверное, не стоит, – неуверенно произнес Севастьянов. – И так все понятно.

– Чего тебе понятно?! – рассердился старик. – Ничего тут понятного нет! Едем туда смотреть.

– А он кто, этот Фофанов? – спросил профессор у смотрительницы, пока старик Кобылин заводил мотор.

– Кто его знает. Видать, алкаш какой-то. Трезвые люди средь бела дня под трамвай не попадают.

– Так его зарезало трамваем?

– Ну да. Как рассказывают: сам под него залез. Это на перекрестке случилось, где трамвай едва двигался. Сейчас направо руль крутаните…

Могила Фофанова находилась на недавно прирезанном участке. Здесь не имелось деревьев и кустов. Даже трава еще толком не выросла меж глиняных насыпей.

– Вот тут он и лежал, – сообщила Сабурова, указывая на узкую яму.

Старик Кобылин вновь склонился над ямой, что-то внимательно изучая на ее дне.

– Теперь ясно, – наконец загадочно произнес он.

– Что вам ясно? – поинтересовался Севастьянов.

– Все! – веско произнес Кобылин, но что именно подразумевалось под его словами, он так и не прояснил.

Они вновь уселись в «Запорожец» и поехали к конторе.

Севастьянов еще издали увидел Семена Марковича Волчка, которого Кобылин величал махновцем. Тот, казалось, поджидал их, поскольку вертел лысой головкой на жилистой шее в разные стороны, отчего напоминал степную птицу – дрофу. Увидев подъезжающий «Запорожец», он бросился к машине.

– Еще один, еще один! – прокричал Волчок, всплескивая руками, как крыльями.

– Что «еще один»? – недовольно спросила смотрительница.

– Еще один упокойничек поднялся!

– Где?!

– Тут неподалеку.

– Покажешь?

– Можно. Туда и ехать не нужно. Минут пять ходу.

И действительно, через пять минут они подошли к яме, аналогичной первым двум. Старик Кобылин вновь наклонился над ней, а смотрительница носком туфли сбросила землю с таблички на упавшем кресте.

– «Матрена Лукьяновна Скокова», – вслух прочитала она. – Родилась 5 декабря 1915 года. Скончалась… Всего семь дней назад! – констатировала она. – И чего им в земле не лежится?

– Скокова… – повторил за смотрительницей Севастьянов. Фамилия явно что-то напоминала.

– Суду все ясно, – все так же загадочно заявил Кобылин, принимая вертикальное положение. Все с изумлением воззрились на него. Однако старик не стал вслух оглашать свои соображения. Он просто развернулся и пошел прочь от могилы.

– И что же вам ясно? – осторожно поинтересовался Севастьянов, когда они уже возвращались в город.

– Только одно, – тут же отозвался старик Кобылин, словно ждал этого вопроса. – Что их вытолкнула оттуда некая, пока неизвестная мне сила. Во всех трех случаях верхняя часть крышки разбита в щепки, а низ почти цел. О чем это говорит?

– Ну-ну?

– О том, что самостоятельно вылезти оттуда они не могли.

– Это и так ясно.

– А следовательно… – не обращая внимания на реплику Севастьянова, продолжал рассуждать вслух старик Кобылин. – А следовательно, способ, каким они покинули свои могилы, можно признать… – Старик Кобылин сделал многозначительную паузу и повернул голову к своему спутнику. – Можно с полным основанием признать сверхъестественным.

– Это ничего не объясняет, – засмеялся Севастьянов.

– Кому как, дорогой товарищ профессор. Кому как!

Севастьянов явился домой в половине второго, сытно пообедал и решил, что настало время предаться, как выражались герои романов Майн Рида, «послеобеденной сиесте». Он взял свежий номер «Науки и религии», только что извлеченный из почтового ящика, улегся на тахту и принялся лениво перелистывать еще пахнувшие типографской краской страницы. Читать не хотелось. Он прикрыл лицо развернутым журналом, защищаясь от мух, и задремал.

И вновь Сергея Александровича разбудил телефонный звонок. «Опять старик Кобылин, – решил он. – Не буду подходить». Но телефон трезвонил и трезвонил. Севастьянов злобно отшвырнул журнал, затопал в прихожую и поднял трубку. Но это оказался вовсе не старый краевед. Профессор узнал голос отца Афанасия.

– Можно я сейчас зайду к вам? – спросил после приветствий молодой священник. – У меня имеется крайне интересное для вас сообщение.

– Ну что ж, заходите, – вздохнул Севастьянов. – Я тоже могу сообщить вам нечто интересное.

«Правильно говорят: не буди лихо, пока оно тихо, – с досадой размышлял он. – А я разбудил. Как это все надоело. Чудеса… ожившие мертвецы… монета эта проклятая… И на кой черт мне все это нужно? Писать? Да кто же опубликует подобную чушь? А если не писать, тогда для чего? Нет, видимо, стоит плюнуть на всю эту канитель и укатить отдыхать. Скажем, в Крым… Или в Прибалтику». Он представил пляж в Юрмале. Песчаные дюны, сосны… Благодать! А вместо этого повесил на шею совершеннейшую, к тому же абсолютно не нужную ему чепуху. Нет, хватит! Завтра же он покупает билет до Ленинграда, а там поездом в Латвию. Дикарем даже лучше, чем по путевке. Никто тобой не помыкает, никто не требует соблюдения режима… Однако вначале нужно выслушать, что так нетерпеливо желает сообщить этот борзый попик, по его словам, не верящий ни в какие суеверия.

Через десять минут под окнами профессора скрипнули тормоза поповской «Победы». А вот и он сам стоит на пороге. Одет в модные синие «дудочки» и рубашку-ковбойку, волосы зачесаны назад и заправлены за воротник. На лице – солнечные очки. Не то студент, не то аспирант на каникулах.

– А я все же выяснил происхождение этой монеты, – вместо приветствия сообщил он, едва переступив порог.

– Очень интересно, – кисло произнес Севастьянов.

– Может быть, мне можно пройти?

– Да-да, конечно. Чаю?

– Если не трудно. Сегодня довольно жарко.

– Рассказывайте, – потребовал Севастьянов, вернувшись из кухни.

– Расскажу, конечно. Только скажите: вы не потеряли интереса к этому делу? А то на вашем лице, как я вижу, написана откровенная скука.

– Это спросонья, – пояснил Севастьянов. – Я, видите ли, дремал после обеда.